поймем, что что-то происходит?

– Вряд ли следует ждать полной ясности. О последнем своем визите ты отчетливо помнишь лишь то, как тонул. Типичный уровень ощущений при контакте с жонглерами.

Я плыл рядом с Сидрой, глядя в сторону лодки. Пинки, которому уже не нужно было уравновешивать мою тяжесть, стоял посередине, расставив ноги. Выпятив грудь, он расправил плечи и приставил к рылу ладони:

– Эй, Невил! Слышишь? Это Скорп. Надеюсь, ты меня помнишь. Трудно забыть, учитывая, чем закончилась последняя наша встреча. Никогда не думал, что однажды сюда вернусь, и никогда этого не хотел. Но я здесь. Порой жизнь и впрямь преподносит сюрпризы.

Он умолк и, похоже, решил сесть, осознав, насколько смехотворна возложенная мной на него роль. Винить его я не мог ни в малейшей степени. Я говорил совершенно искренне, когда просил свина сопровождать меня в путешествии к жонглерам образами, но лишь отчасти воспринимал его как поручителя – скорее как защитника, как своего рода амулет, оберегающий самим фактом своего присутствия. Пинки был рядом с моим братом до конца, и Невил погиб вовсе не из-за каких-то его ошибочных действий.

Но свин не сел. После недолгих раздумий он снова собрался с духом:

– Когда тебя не стало, меня выбрали главным. Судя по всему, я справлялся неплохо. Многим удалось выжить, хотя после того, как мы улетели с Арарата, жизнь нас не баловала. Но вот оратор из меня всегда был никудышный. – Он постучал себя по лбу. – Говорят, тут кое-что недоразвито – всякие мелкие участки, ответственные за размышления, стратегическое планирование, отложенное удовольствие и все такое прочее. А поскольку они слабы, то и убедительность не самая сильная моя черта. Но раз так уж вышло, что некий свин оказался последней спасительной соломинкой, придется обходиться тем, что есть, то бишь мной. И я помню тебя, дружище. Не проходит и дня, чтобы не вспоминал. Наверное, мы слишком долго пробыли вместе или, наоборот, недостаточно долго – пока я этого так и не понял, и, может, никогда не пойму. Но вот что я хочу тебе сказать. – Пинки повернул голову в мою сторону, будто предупреждая – о чем? Что сейчас будет произнесено мое имя и обратно слова уже не вернешь? – Я привел кое-кого, он желает с тобой встретиться. Возможно, ты уже знаешь, кто это. Хотелось бы думать, что знаешь, поскольку это избавило бы меня от необходимости его представлять… Но раз уж меня об этом просили и я не хочу подводить друзей… Это твой брат. Его зовут Уоррен, и мне известно, что вы… не особо ладили. Какая-то хрень случилась между вами сотни лет назад, и ты никогда мне об этом не рассказывал – вероятно, не хотел бередить раны даже спустя такой огромный срок. Не мое дело утверждать, будто все это не имело значения тогда и не имеет сейчас. Но я считаю своим долгом сказать, какие у меня по этому поводу мысли. Уоррену не сравниться с тобой, Невил. Он не видел и не совершил всего того, что видел и совершил ты, и сомневаюсь, что ему довелось пережить хотя бы половину выпавших на твою долю страданий. Но за то время, что я был рядом с ним – должен признаться, это лишь миг на фоне жизни, по крайней мере жизни человеческой, – я видел достаточно, чтобы замолвить за него доброе слово. И если это слово дойдет до тебя, если есть хоть какой-то шанс, что ты примешь брата, – поговори с ним, расскажи ему то, что знаешь. Может быть, ты даже не догадываешься, как это для нас важно. Прошу тебя, помни о нашей дружбе и считай своим другом любого из моих друзей, сколь бы странными ни были обстоятельства, которые нас свели.

Пинки замолчал и тяжело опустился на банку, явно изнуренный. Возможно, он понимал, что высказал все разумные доводы в мою защиту и любые дальнейшие речи вряд ли что-то изменят. Пока он говорил, мы с Сидрой пересекли большую часть лагуны, а поскольку при каждом вздохе в меня лезла зеленая биомасса, пытаясь удушить, я смог лишь благодарно кивнуть ему. Возможно, от его заступничества не будет никакого толку, но ни на что другое я рассчитывать не мог и всерьез радовался, что Пинки отправился с нами.

– Тебе страшно, Сидра?

– А если да, то что?

– Мне страшно. Но думаю, мой страх иного рода. Я либо погибну, либо нет. Если не погибну, глядишь, и узнаю от Невила то, что может нам помочь. Если же дело закончится моей смертью, уже ничто не будет иметь значения. А ты боишься, что утратишь какую-то часть себя, лишишься памяти и опыта, накопленных с тех пор, как побывала на Арарате в прошлый раз. Жонглеры, вероятно, сохранили твои прежние воспоминания, но гарантии нет.

– Это вполне приемлемая жертва. В моем мозгу есть информационные структуры, которые могут показаться жонглерам достаточно заманчивыми, и они захотят взамен оказать мне услугу. Но они вовсе не обязаны выполнять мою просьбу.

– В таком случае выбор у тебя небогат – умереть частично здесь и сейчас или умереть полностью где-то позже. Я тебе не завидую, Сидра. Но если не хочешь сознаваться, что тебе страшно, я сделаю это за тебя. Мне не хочется терять ту твою часть, которая знает меня. Ты свидетельница и катализатор произошедших во мне изменений. Ты была орудием, которое сделало меня тем, кто я есть теперь. Не скажу, что я тебе за это благодарен… хотя, пожалуй, стоило бы. Правда всегда лучше лжи.

– Ты и без меня знаешь, кто ты.

– Но ты нужна мне, чтобы не распадалась связь. Ты единственная видела, кем я был и кем стал. Ты половина моей истории. Если не станет тебя, не знаю, что случится с остальной моей половиной.

– Ты был тем, кто выжил. И остаешься им.

– Обещаю, Сидра: если у тебя заберут память и мы выйдем отсюда живыми, я помогу восстановить утраченное. Мы станем костылями друг для друга, двумя половинками души, которые не могут существовать порознь. Я помогу тебе вспомнить, а ты, вспоминая, поможешь мне обрести себя.

– Вот что я тебе скажу, Клавэйн, – немного подумав, ответила Сидра. – Ты слишком много болтаешь.

Небо над нами раскололось.

На зеленых стенах, на террасах вокруг лагуны заплясали, замерцали лица. Теперь они были больше, чем прежде, – на нас таращились физиономии величиной с дом, появляясь и исчезая в зеленой массе быстрее, чем успевал поймать взгляд. И не только лица – среди бескрайней мешанины перекрывающихся изображений возникали нечеловеческие