— Книга будет закончена вовремя. Мы должны удвоить наши усилия. Может быть, какие-то процессы могут быть усовершенствованы.

— Какие?

— Ну, взять, например, рубрикацию. Я был в печатне, видел, сколько времени мы теряем, накладывая чернила двух цветов на литеры. Иногда черные чернила натекают на красные, и тогда приходится удалять всю форму, протирать и накладывать чернила снова.

— Да, процесс трудоемкий, — признал я. — Но без рубрикации книга будет стоить меньше. — Говоря откровенно, мне была невыносима мысль о постороннем вмешательстве в мою книгу, о том, что кто-то нарушит единство целого.

— Чепуха. Покупатели и знать не будут о незначительной потере. Любой покупатель Библии предполагает, что он должен будет заплатить рубрикатору, так же как переплетчику и иллюминатору.

— Не иллюминатору. У них будут дощечки Каспара.

Мы остановились на набережной. Река билась о стену внизу. Стая лебедей клевала траву, пробивающуюся между камнями.

— От этого тоже придется отказаться.

Фуст и не глядя на меня наверняка знал о том выражении, что появилось у меня на лице.

— Я знаю, что он твой давнишний друг. Но мы вложили в это предприятие слишком много и не можем позволить какой-то дружбе ставить его под угрозу.

«Какой-то дружбе».

— Он больше чем друг. Без него не было бы всего этого предприятия. Я переписывал учебники в Париже, а он в это время уже печатал свои карты.

— Тогда он должен понять, что новое ремесло требует компромиссов.

У меня это вызывало большие сомнения.

— Что-нибудь еще? — спросил я.

— Тебе нужно обратить внимание на композицию страницы. Петер считает, что на каждую страницу можно добавить по две строчки, не меняя ее внешнего вида. Большее число строк на странице означает меньшее число страниц в книге. Меньше расход бумаги и времени, больше прибыль. Уже одно это позволит сэкономить половину времени, потраченного на печать лишних экземпляров.

— Я подумаю об этом, — холодно сказал я. Несмотря на свой солидный возраст, я чувствовал себя ребенком, которому не дали обещанную игрушку. Мне хотелось плакать.

Фуст стряхнул в ладонь четки с запястья и принялся перебирать их быстрыми, выверенными движениями, словно костяшки на счетах.

— Ты не можешь сделать все, Иоганн. Эта книга и без того уже настоящее чудо. За два года мы изготовим больше книг, чем один писец мог бы за две жизни. Мы не должны ставить перед собой невыполнимые задачи.

— Это была моя мечта, — прошептал я. — Донести Божье слово таким, каким его задумывал Господь.

— Слова не меняются. Речь идет только об украшениях. Ради бога, откажись от них. Мы вложили в это дело слишком много, чтобы позволить себе потерпеть неудачу.

— Я делаю это не ради прибыли.

— Не ради? Я видел твое лицо, когда сказал, какой доход мы получим от дополнительных экземпляров. И потом, если ты работаешь не ради прибыли, то я — ради. А ты работаешь на меня.

— У нас партнерство.

— Если тебе не нравятся условия, я готов разорвать соглашение. — Он сжал четки в кулаке. — Я не это имел в виду. Я знаю, все это очень важно для тебя. Но ты, как никто другой, должен исходить из практических соображений.

Он несколько мгновений смотрел на меня, потом перекинул четки назад на запястье, вздохнул, собираясь уходить, однако вспомнил что-то.

— Я вчера произвел учет наших запасов пергамента. Отсутствуют три кожи. — Он внимательно посмотрел на меня. — Я слышал, что ты напечатал партию грамматик в Гутенбергхофе на прошлой неделе.

— Пергамент, который мы собирались использовать, промок. После просушки он начал бы крошиться, как печенье. Я обещал, что книги будут поставлены вовремя, поэтому позаимствовал несколько кож из запасов в Хумбрехтхофе. Верну их, когда мы получим новую партию.

Его глаза сверкнули.

— Ты помнишь мои слова? Все, что приобретается для нашего предприятия, в нем и остается. Ты не можешь что-то заимствовать, как работник на винограднике, набивающий живот виноградом хозяина. На сей раз я закрою на это глаза, но чтобы больше такого не повторялось.

Он ушел, оставив меня на набережной. Течение крутило колеса плавучих мельниц. Мне вдруг пришло в голову, что моя мать, наверное, стояла здесь несколько десятилетий назад, глядя, как ее младший сын отплывает в Кельн с одной только чистой рубашкой на смену. Плакала ли она? Думала ли, что вот ее жизнь отрывается от нее: сначала муж, потом сын? Предполагала ли она, что может случиться дальше?

На лицо мне упали капли дождя, смешиваясь со слезами.

Рейн

Ник стоял на носу парома. Брызги окропляли его щеки, но это было приятнее, чем сидеть в невыносимой, пропитанной табачищем атмосфере внутри. У него возникло ощущение, будто он плывет в сказку. Не в современную, с остроумными животными и песнями, написанными так, чтобы их можно было использовать в качестве рингтонов, а в старомодные запутанные истории, вплетенные в местный колорит, в темные леса и скалистые горы. Рейн здесь нес свои воды по покатым равнинам, засыпанным снегом, под высокими утесами, куда когда-то сирены заманивали несчастных моряков. На вершине каждого холма возвышался строгий замок, наблюдающий за судами, плывущими вниз по реке. Некоторые являли собой руины, другие выглядели так, словно заиграй сейчас труба, и на стенах появятся его защитники, готовые к бою.

— Хорошо, что мы сели на паром. — Эмили показала рукой в перчатке в сторону берега. Единственная дорога петляла параллельно реке, прижимаясь к склону. Она была почти не видна под снегом. — Ни одной машины. Наверное, дорогу закрыли.

— Это хорошо, — сказал Ник. — Тем труднее им нас достать. Если только не будет еще одного парома.

— Бармен сказал, что на сегодня это последний. А завтра тоже, наверное, не будет, если ледовая обстановка не улучшится.

— Хорошо, — повторил Ник, стараясь убедить себя.

Ему было страшно. Нет, он не испытывал того внезапного притока адреналина, который чувствует в своих жилах преследуемый, — к этому он уже привык за последние дни. Это был какой-то более глубокий страх, холодные пальцы, медленно душившие его, по мере того как он сползал в пропасть. Ощущение, что пути назад нет.

Эмили вытащила помятую бумажную салфетку и, не снимая перчаток, принялась разрывать ее на мелкие кусочки и бросать обрывки в воду.

— Как ты думаешь, мы найдем то, что ищем?

— Ты хочешь сказать — того, кого ищем?

— Извини. — Она проводила взглядом клочок салфетки. Река тут же забрала его.

Ник ничего не ответил, он качнулся вбок и прижался к ней, а она склонила голову ему на плечо.

— Не могу понять, при чем тут молитва Манассии, — сказала она.