— Когда он просит пить, мы даём ему лимонад. Взглянув на выпроставшуюся из-под одеяла больную ногу, Сатико не заметила ничего необычного. Разве что вены чуточку вздулись. Впрочем, это могло ей просто показаться.

Итакура попробовал повернуться на бок — и снова палата наполнилась леденящими душу криками: «Всё!.. Не могу больше!.. Не хочу больше жить! Дайте мне умереть! Убейте меня!»

Отец Итакуры производил впечатление человека тихого, добродушного, но очень робкого, даже забитого. Рядом с ним мать казалась куда более решительной и волевой. Её опухшие, то ли от бессонных ночей, то ли от слёз веки большей частью были прикрыты, и это придавало её лицу выражение растерянности и беспомощности, но видно было, что всеми делами в семье заправляет именно она. Итакура, судя по всему, привык считаться с матерью и во всем беспрекословно ей подчинялся. По словам Таэко, вопрос об операции застрял на мёртвой точке только потому, что мать не желала сказать «да».

Находившиеся у постели больного по-прежнему делились на две группы: отец и мать Итакуры, с одной стороны, и его сестра и Таэко — с другой. Невестка выступала, так сказать, в роли буфера время от времени те или другие отзывали её в сторонку и тихо о чем-то переговаривались.

Вот и теперь родители Итакуры шептались в своём углу. Сатико не могла разобрать слов, но, судя по тону, мать выражала недовольство, а отец молча слушал и кивал в знак согласия.

Тем временем Таэко вместе с сестрой Итакуры внушали невестке, что она должна убедить матушку в необходимости операции. В противном случае, говорили они, она будет повинна в смерти сына.

Невестка, как видно разделявшая эту точку зрения, направилась к пожилой женщине и принялась её увещевать, но та по-прежнему стояла на том, что, если сыну суждено умереть, пусть он умрёт с обеими ногами. Когда невестка попыталась что-то ей возразить, мать перешла в контрнаступление: где порука, спросила она, что эта мучительная операция поможет? Невестке пришлось ретироваться. Матушку не переубедишь, сказала она сестре. Видно, на пожилых людей такие, доводы не действуют.

Теперь уговаривать мать пошла уже сестра.

— Вы думаете только о том, что ваш сын страдает, — говорила она со слезами в голосе, — и больше ничего не хотите знать. Разве долг матери не подсказывает вам, что надо согласиться на операцию? Удастся спасти брата или нет, мы обязаны сделать всё, что от нас зависит, чтобы потом не в чем было себя упрекнуть.

Мать продолжала упорствовать.

— Сатико, можно тебя на минуту? — сказала Таэко. Сёстры вышли в коридор. — Я уже не в силах слушать, как мамаша твердит одно и то же, одно и то же.

— Видишь ли, её можно понять…

— Всё равно уже поздно что-либо предпринимать. Я в этом убеждена. Но сестра очень просит, чтобы ты поговорила с матерью. Она, дескать, несговорчива только со своими, а к мнению человека солидного наверняка прислушается.

— Это я-то солидный человек?

У Сатико не было ни малейшего желания спорить с пожилой женщиной. Кто знает, какие проклятия посыплются на её голову, если дело кончится неудачей, а в том, что Итакуру не удастся спасти, Сатико была уверена почти на девяносто процентов.

— Подожди немного, Кой-сан, — сказала Сатико, — и ты увидишь — она согласится. Я думаю, она и сама понимает, что в конечном счёте ей придётся уступить. Она упрямится так, для очистки совести.

Теперь, когда её миссия была по существу окончена, Сатико больше всего заботило, как увезти Таэко домой. Но, как назло, ей не удавалось улучить для этого подходящий момент.

В коридоре появилась медицинская сестра. Увидев Таэко, она подошла и сказала:

— Доктор хотел бы поговорить с кем-нибудь из близких больного. Он ждёт в своём кабинете.

Таэко пошла сообщить об этом в палату. Родители, сестра и невестка Итакуры сидели у постели. Старики и на этот раз принялись совещаться, кому из них идти, но в результате отправились вдвоём. Минут через пятнадцать они вернулись. У отца был расстроенный и виноватый вид, мать плакала и сердито шептала ему что-то на ухо.

Как выяснилось потом, доктор Исогаи самым решительным тоном предложил им как можно скорее перевезти сына в хирургическую клинику. Он не может допустить, чтобы больной скончался здесь, на глазах у других пациентов. Со своей стороны, заявил доктор Исогаи, он сделал для больного всё, что от него зависело. При операции были соблюдены всё требования антисептики, поэтому вероятность какой-либо ошибки или оплошности совершенно исключается. Боли в ноге вызваны какими-то иными причинами, не имеющими отношения к операции. Как они сами имели возможность убедиться, ухо не причиняет больному никаких беспокойств, и он не видит оснований для его дальнейшего пребывания в этой клинике. Поскольку то, что происходит сейчас, с больным, находится за пределами его компетенции, он обратился к доктору Судзуки, и тот любезно согласился сделать операцию. Но родные больного почему-то не спешат воспользоваться его услугами. По их вине упущено немало времени, и теперь трудно ручаться за успешный исход дела. Во всяком случае, он, доктор Исогаи, отныне снимаете себя всякую ответственность.

Одним словом, доктор Исогаи представил дело так, будто во всём виноваты родители Итакуры. Старикам ничего не оставалось, как поблагодарить доктора «за всё, что он для них сделал», и с поклонами удалиться.

Вернувшись в палату, мать принялась отчитывать мужа, как будто он был виноват в том, что доктору удалось так ловко переложить ответственность на них. Сатико понимала, что всё эти упрёки происходят от избытка душевной боли. В конце концов, как они и предвидели, старой женщине пришлось смириться с неизбежным и согласиться на операцию.

Уже смеркалось, когда всё наконец было готово для перевозки больного в хирургическую клинику. Доктор Исогаи держался крайне нелюбезно, всем своим поведением показывая, что и так слишком долго терпел эту обузу. Он даже, не счёл возможным проститься с Итакурой и его близкими. Больным занимались доктор Судзуки и приехавшая с ним медицинская сестра.

Было трудно понять, догадывается Итакура, что ему предстоит ампутация, или нет. Всё время, пока его родные обсуждали, как с ним поступить, он лежал с отрешённым видом и стонал, словно раненый зверь. Близкие, должно быть, уже не воспринимали это измученное, загнанное существо как сына, брата или деверя. Никому даже в голову не пришло спросить его согласия на операцию или попытаться объяснить ему, почему она необходима. Сейчас их заботило только одно: когда Итакуру понесут вниз, своим криком он может всполошить всех больных. Коридоры в клинике были очень узкие, не более метра шириной, а лестница винтовая, без площадок. Пронести носилки таким образом, чтобы не потревожить больного, вряд ли удалось бы, а это означало, что ему предстоят мучения ничуть не меньшие, чем когда он пытался воспользоваться уткой. Похоже, все вокруг испытывали не столько жалость к больному, сколько ужас перед его душераздирающими воплями. Сатико спросила доктора Судзуки, нельзя ли что-нибудь сделать. Не беспокойтесь, сказал тот, мы сделаем ему укол. И действительно, когда доктор Судзуки, медицинская сестра и мать Итакуры стали спускать носилки к ожидавшей внизу карете «Скорой помощи», больной вёл себя сравнительно спокойно.