– Верить тебе? Когда ты не доверяешь мне? – уязвленная, спросила она.

– Ливи, прошу. Я люблю тебя. Ты знаешь, что я не сделаю ничего, что причинило бы тебе боль.

И тут все стало ясно. У Лив перехватило дыхание. Как мог Призма заставить ее отца предать все, что было ему дорого? Почему ее отец уклоняется от простых вопросов? Да потому, что любит ее. Корван предал себя, но не за деньги, власть или секс. Она знала, что он не продаст душу так дешево. Так что у Призмы было такого, чтобы заставить Корвана? Да, Лив.

Гэвин Гайл использовал Лив, чтобы купить ее отца. Она не знала в точности, чем Призма угрожал и чем подкупил ее отца, но это не имело значения. Лив подкупали и угрожали ей точно таким же образом – только рутгарцы. Теперь она знала, как играют в такую игру. Она предала свои принципы, поскольку любила Венну. Ее отец предал свои принципы из-за любви к Лив.

Корван решил, что будет верен лишь своей семье. То есть Лив. А это значило, что он не мог ей ничего сказать. Иначе она все бы разрушила и сделала его жертву напрасной.

У Лив сердце разрывалось. Ей пришлось жестко загнать внутрь эмоции, чтобы не разрыдаться. Жестоко. Так жестоко. Как Гэвин мог такое творить и улыбаться ей?

Да потому, что Хромерия такова. Все они гады и гадюки. И Корван сделал все что мог, чтобы удержать Лив от Хромерии – разве что не приказал остаться, поскольку не был настолько властным. Это была ее вина. Лив сглотнула внезапный комок в горле. Ее отец унижен из-за нее. Он достоин лучшего, чем позор из-за нее. Она улыбнулась отважно, как могла, делая вид, что уступает.

– Я понимаю, папа. Я верю тебе. Просто расскажи мне все, что можешь. Договорились?

– Договорились, – с очевидным облегчением сказал Корван. – Я люблю тебя, Ливи.

– Я знаю, пап.

И Гэвин Гайл заплатит за то, что использовал эту любовь против него.

Это просто, Кип. Тебя не просят начертать лебедку или лодку. Один маленький зеленый шарик. Пустяк.

Он сидел, скрестив ноги, в зеленых очках, с белой доской на коленях, желая, чтобы хоть что-то случилось. Уже пару часов так сидел. И что же он конкретно делает? Ничего. Как можно сосредоточиться на начертании, когда уже несколько часов ничего не происходит? Желудок снова заурчал. Теперь он постоянно урчал, по мере того как солнце подходило к зениту.

Никакой еды, пока не извлеку? Это жестоко. Это пытка. Это невозможно. Кип поднял взгляд. Гэвин отвел их всего за несколько сотен шагов от врат Возлюбленной к руинам старой внешней стены. Когда они прибыли, там уже работали несколько сотен человек, и с тех пор многие из тех, кто торчал в той очереди, присоединились к ним. Они раскапывали фундамент до скальной основы, которая в тех нескольких местах, где Кип мог увидеть, лежала на глубине в четыре шага. Раскопки, однако, шли быстрее, чем казалось возможным, благодаря количеству работников и песчаной почве со скудной поверхностной растительностью.

Гэвин размышлял над чертежами вместе с мастером Данависом. Генералом Данависом теперь, как предполагал Кип. Природная манера, с которой он приказывал людям сделать то или это – точно так же, как раньше он приказывал сделать то или это Кипу, – заставила Кипа задуматься, почему он не задавался вопросом по поводу мастера Данависа прежде. Этот человек явно был слишком велик для такого городишки, как Ректон, но Кип никогда даже не думал о нем. Дети всегда думают лишь о себе, Кип.

– Этого недостаточно, – говорил Гэвин. – Нет, детальность что надо. Но старая стена не остановила нас, так зачем восстанавливать то, что несовершенно?

Восстановить стену? Разве Гэвин не сказал, что армия Гарадула появится через четыре-пять дней?

– Нам повезет, если мы сможем построить что-то хотя бы несовершенное, – сказал генерал Данавис. – Повезет, если мы хоть что-то успеем достроить.

– Принесите мне чертежи Раткэсона, – сказал Призма.

– Вы всерьез намерены построить стену на основе художественного представления о мифическом городе?

Гэвин раздраженно дернул ртом.

– Понял, Владыка Призма, – сказал генерал Данавис. Коротко кивнул.

– Приведите свою дочь, – сказал Гэвин. – Мне пригодится ультрафиолет.

Легкое замешательство.

– Конечно. – Генерал отошел, сел на коня и помчался галопом к городу. Его рутгарская личная стража последовала за ним.

Затем, хотя он все утро постоянно разговаривал с мастерами, рутгарской охраной и генералом Данависом, Гэвин вдруг остался один. Он посмотрел на Кипа. Ой, я же должен был извлекать. Гэвин поднял бровь.

– Еще не проголодался?

– Спасибо, что напомнил, – скривился Кип.

– Кип, зеленый более чем все прочие цвета можно охватить одним словом. Всем остальным требуется как минимум несколько – ограничения, уточнения. Зеленый – дикий. Все доброе и дурное, что ассоциируется с диким, есть суть зеленого. Вот почему я могу тебе сказать, что единственное, что тебе нужно, – воля, поскольку воля и дикость так естественно сочетаются. Если бы ты был синим новичком, мне пришлось бы тебе объяснять смысл извлечения, гармонию, порядок, как это все встраивается в мир. Это не твое. Вопросы есть?

И ни слова про извлечение.

– Что случилось с тем стрелком?

– Что? – спросил Гэвин.

– С тем на илитийском судне, который чуть не убил нас. Прямо перед тем, как я выстрелил в него, его мушкет взорвался.

– Такое бывает, – сказал Гэвин. – Засыплешь слишком много пороху, и мушкет не выдерживает выстрела.

– Стрелок, который чуть не попал в нас с пяти сотен шагов? Переборщил с порохом?

Гэвин улыбнулся. Он перевернул ладонь. На ней не было ничего. Кип прищурился. Суперфиолетовый шар.

– Видишь? – спросил Гэвин.

– Вижу.

Гэвин протянул руку. Легкий хлопок, и его руку отбросило назад. Суперфиолетовый шарик полетел как мушкетная пуля.

– Я заблокировал дуло его мушкета, – пожал плечами Гэвин. – Это можно сделать любым цветом. Желтым, только если ты умеешь делать твердый желтый, конечно, но практически всем остальным можно.

– Почему бы просто не убить его?

– Я мог бы, – ответил Гэвин. – Мушкет, взрывающийся у тебя в руке, – не шутка. – Он пожал плечами. – Я узнал его. Во время войны он был наемником. Иногда дрался за меня, иногда за моего брата, порой за любого капитана, который мог хорошо заплатить. Пьяница и подлец, и лучший канонир в Семи Сатрапиях. Какое бы он имя ни носил с рождения, все звали его Пушкарь. Это его суть. Первый раз он служил канониром на нижней палубе «Авед Барайя», «Огнедышащего».

– «Огнедышащий»? Тот самый «Огнедышащий»? – спросил Кип.

– Только один корабль на людской памяти справился со взрослым морским демоном. Пушкарю тогда лет шестнадцать было. – Гэвин покачал головой, отгоняя воспоминания. – Я много народу убил, Кип. Иногда я медлю, и каким бы дурным и опасным это ни было, мне хочется считать это подтверждением того, что во мне еще осталось что-то человеческое. Кроме того, я знал, что если мушкет взорвется у него в руках, он взбесится. Насколько я знаю Пушкаря, он сам его сделал и, вероятно, гадал, что за хрень перегрузила его драгоценное оружие. – Он оглянулся на подходящего к ним богато одетого рутгарца, окруженного с обеих сторон стражей и рабами, несущими навес над светлокожим мужчиной. – Оставляю тебя наедине с твоими трудами, – сказал Гэвин. – Если поторопишься, слуги принесут еду в любой момент.