Чтобы проиллюстрировать чувства Шарлотты по отношению к детям, можно привести пример из другого ее письма ко мне.

Каждый раз, когда я снова вижу Флоренс и Джулию, у меня возникает такое же чувство, как у застенчивого поклонника, увидевшего издали прекрасную даму, к которой он, томимый своим глупым благоговением, не решается приблизиться. Наверное, таким образом можно лучше всего пояснить, что я чувствую по отношению к детям, которые мне нравятся, но для которых я остаюсь чужой, – а для каких детей я не чужая? Каждый ребенок для меня – маленькое чудо; их разговоры и поступки – всегда предмет и восхищения, и озадаченного размышления.

Далее я привожу часть длинного письма, полученного мною от мисс Бронте и датированного 20 сентября 1851 года.

…Прекрасны эти сентенции из проповедей Джеймса Мартино340; некоторые из них представляют собой подлинные драгоценности: идеи их глубоко прочувствованы и превосходно выражены. Мне бы очень хотелось увидеть его рецензию на книгу его сестры. Я пока не читала ни одной из статей, о которых Вы меня спрашиваете, кроме примечательной публикации в «Вестминстере», посвященной эмансипации женщин341. Скажите, отчего мы с Вами думаем (может быть, даже вернее сказать чувствуем) так сходно по некоторым вопросам, что между нами не возникает никаких споров? Ваши слова об этой статье выражают и мое мнение. Очень хорошо аргументировано, ясно, логично, однако в ней зияет пропуск, и отсюда возникает диссонанс со звучанием тонких душевных струн. В чем состоит этот пропуск? Мне кажется, я знаю ответ. Рискну его высказать. По-моему, автор забывает такие вещи, как жертвенная любовь и бескорыстная преданность. Когда я прочитала статью в первый раз, мне показалось, что это произведение сильно и ясно мыслящей женщины, которая жаждет власти и никогда не испытывала сильных чувств. Для многих женщин чувства до́роги, а власть безразлична, хотя нам всем нравится оказывать влияние на других. Наверное, Джон Стюарт Милль мог бы высказаться на этот счет жестко, трезво и угрюмо, однако в большей части этой статьи он говорит восхитительно разумно. Особенно там, где утверждает, что для женщин было бы неестественно браться за мужские занятия и что не надо принимать законов по этому поводу: оставьте все пути открытыми, дайте им попробовать – и те, кому суждено преуспеть, преуспеют или, по крайней мере, получат такую возможность, а неспособные отступят и займут положенное им место. Весьма интересны и его суждения о материнстве. Короче говоря, Дж. С. Милль мыслит очень хорошо, но я склонна не доверять его сердцу. Вы правы, когда пишете, что в человеческой природе есть область, над которой не властны логики, – и я рада, что это так.

Посылаю с этой почтой «Камни Венеции» Рёскина и надеюсь, что Вы и Мета найдете в книге фрагменты, которые вас порадуют. Отдельные части могли бы показаться сухими и написанными ради технических деталей, если бы не личность автора, его неповторимая индивидуальность, которая чувствуется на каждой странице. Мне хотелось бы, чтобы Марианна приехала поговорить со мной; это доставило бы мне большое удовольствие. Ваши рассказы о маленькой фее Джулии меня очень позабавили. Вы, должно быть, не подозреваете, что в ней есть очень многое от ее мамы, хотя и с изменениями; но я думаю, Вы это еще увидите по мере того, как она будет расти.

Разве мистер Теккерей не совершит большую ошибку, если прочтет свои лекции в Манчестере при нынешних условиях, когда не смогут присутствовать такие люди, как Вы и мистер Гаскелл? Мне кажется, что его лондонский план слишком узок. Чарльз Диккенс не стал бы так ограничивать сферу своих действий.

Вы просите меня написать о себе. Что же могу я сказать на эту драгоценную тему? Мое здоровье в порядке. Настроение часто меняется. Ничего не происходит. Я мало на что надеюсь и мало чего жду в этом мире, и я благодарна Господу за то, что не падаю духом и не страдаю больше. Спасибо за вопрос о нашей старой служанке, она в порядке. Та маленькая шаль, которую мы купили, ей очень понравилась. Папа тоже, слава Богу, чувствует себя хорошо. Посылаю от него и от себя самые лучшие пожелания Вам и мистеру Гаскеллу.

Искренне и сердечно Ваша,

Ш. Бронте.

Однако той же осенью обычное воздействие одинокой жизни и нездоровая обстановка хауортского пастората начали сказываться в тяжелых головных болях и трудных, пугающих бессонных ночах. Мисс Бронте не останавливалась на этом в письмах, но их безрадостный тон и время от времени проскальзывавшие фразы говорили гораздо больше, чем могут сказать слова. Болели все обитатели пастората – болезнь проявлялась в вялотекущей инфлюэнце и температуре. Шарлотта держалась лучше других, и все домашние заботы падали на ее плечи.

Мистеру У. С. Уильямсу, эсквайру

26 сентября

После прочтения Вашего письма с очень живым описанием столь поразительного случая меня не отпускает мысль – довольно банальная, но тем не менее впечатляющая, – что надо стараться выходить за пределы собственного опыта и более пристально вглядываться в чужие страдания, лишения, усилия и трудности. Если мы сами живем в полном довольстве, надо помнить, что тысячам наших ближних достался совсем другой жребий; надо будить заснувшее сочувствие, стряхивать с себя апатию и эгоизм. Если же нам, наоборот, приходится бороться с несчастьями и личными испытаниями, которые Господу было угодно смешать с питьем в нашей чаше жизни, то надо помнить о том, что мы не единственные, кому выпал подобный жребий; это удержит от мысленных и словесных жалоб, подкрепит ослабевшие силы; мы ясно увидим, что мир полон скорбей и каждая из них не меньше, а многие и больше того личного горя, о котором мы только и печалились.

У каждого из толпы эмигрантов есть свои несчастья – свои причины изгнания, и любой наблюдатель тоже имеет «свои желания и печали» – свои заботы, омрачающие счастье и благополучие в его доме. Эту параллель можно провести и дальше, и она по-прежнему будет столь же убедительной; у каждого есть жало в плоти, некое бремя, конфликт.

Следует хорошенько поразмышлять о том, насколько это положение дел может улучшиться от перемен в общественных институтах и изменений в обычаях народов. В любом случае такие проблемы решаются непросто. Зло ясно видно всем, оно велико и реально, а способы борьбы с ним темны и неопределенны; однако для таких трудностей, как избыточное число конкурентов, эмиграция может послужить хорошим средством. Новая жизнь в другой стране даст новую надежду; широкие пространства, меньшая населенность открывают дорогу смелым устремлениям. Но мне кажется, что только человек с большим запасом физических сил, обладающий невероятным упорством, может решиться на подобный шаг. <…> Я очень рада слышать, что Вы нашли действительно оригинального писателя. Оригинальность – драгоценная жемчужина в литературе, это редчайшее, ценнейшее свойство, которое только может быть у автора. Каковы Ваши издательские перспективы на будущий сезон? Довольны ли Вы ими? Вы спрашиваете, как поживает Каррер Белл. По-моему, отсутствие его имени в Вашем списке обещанных на следующий год авторов будет правильным и он сможет, по крайней мере, избавиться от беспокойных мыслей о том, что от него ждут новых произведений, в то время как ему определенно не суждено их напечатать.