Сначала я никак не пойму, что это за слова написаны на странице, настолько далеки они от того, что я ожидала, и мне приходится перечитывать их снова и снова. Генрих никуда меня не приглашает и ни в чем не поддерживает. Напротив, он выбирает для этого письма жесткий и пафосно-нравоучительный тон, как у церковного служки. Он говорит о божественном таинстве и нерушимости брака и заявляет, что все разногласия между мужем и женой есть суть зло и грех. Я переворачиваю страницу, чтобы убедиться, что под этим бредом стоит его подпись. И это письмо отправил человек, который зачал бастарда и тем самым разбил сердце своей жены?

Я снова возвращаюсь к чтению и не верю своим глазам. Он велит мне вернуться к Арчибальду, мыслями, словами и делом. Мы должны жить вместе, как муж и жена, или он объявит меня грешницей, обреченной на адские муки, и откажется от меня как от сестры. Арчибальд, его зять, написал ему, и Генрих предпочел поверить ему, моему недостойному веры мужу, а не мне. Наверное, во всем письме это меня потрясло больше всего: он поверил Арчибальду, а не мне. Он занял сторону мужчины и остался глух к собственной сестре. О, какое счастье, он говорит, что Арчибальд готов принять меня обратно без единого слова упрека и что только вместе с ним я могу надеяться вернуть себе власть над Шотландией, и только рядом с ним он, король, и его начальник шпионов, лорд Дакр, станут мне помогать. Как обычно, не трудясь выяснить правду, он утверждает, что Арчибальд обладает авторитетом в глазах лордов и только он сможет удержать корону на моей голове. Я закрываю лицо руками: Дакр это читал. Он сам и все его шпионы.

Однако это еще не все. Можно было подумать, мне было мало прочитанного! Он добавляет еще кое-то, что превращает мое изумление в настоящую ярость: Генрих пишет, что Екатерина с ним согласна. С очевидностью, в его позиции немалую роль сыграла позиция Екатерины, и она решает, что если я решила взбунтоваться против воли Господней и жить в грехе и ничтожности, то я не могу больше считать себя ее сестрой. Я не должна приезжать в Лондон, мне нельзя разводиться с Арчибальдом, и я не имею права быть счастливой. Так решила Екатерина, значит, все будет именно так: она не станет приглашать меня в Англию, потому что разведенная женщина не может быть ее гостьей, она не позволит бросить тень на свой двор, и прелюбодейка не имеет права приближаться к ней. «Потому что вы еще плотские». – Генрих цитирует мне слова Павла, как будто я и так не знала наизусть слова старого женоненавистника: «Ибо если между вами зависть, споры и разногласия, то не плотские ли вы?»[12] Я так потрясена тоном Генриха, его посылом, его внезапным превращением из младшего брата в проповедника, из короля в папу римского, что я несколько раз перечитываю это письмо, потом молча спускаюсь по ступеням. Одна из моих фрейлин сидит на подоконнике в самом низу лестницы. Она вскрикивает, увидев мое бледное лицо и заплаканные глаза, но я успокаиваю ее взмахом руки.

– Я должна об этом помолиться, – тихо говорю я.

– Вас ожидает монах из Лондона, – предупреждает она меня. – Его прислала королева Англии вам в помощь. Он дожидается аудиенции.

Опять? Я с трудом в это верю. Второй раз Екатерина присылает ко мне исповедника, чтобы наставить меня на путь истинный. Первый раз она это сделала после смерти Якова, уже после того, как сама приказала его убить. Выходит, что она понимает, какой сокрушительной силы удар она мне сейчас нанесла, и прислала священника, чтобы смягчить мое падение.

– Кто это?

– Отец Бонавентура.

– Попроси его подождать в часовне, – говорю я. – Я присоединюсь к нему в самом скором времени.

Я не просто зла на отказ Генриха в разрешении мне приехать в Англию, не просто раздосадована его нежеланием понять, в какой ситуации я оказалась, не просто расстроена оттого, что ему не хватает ума разобраться в том, какая опасность грозит мне, моему сыну и всему моему королевству, я в полном отчаянии, потому что Екатерина, в своем безопасном окружении и в кругу семьи, вступает с ним в сговор и решает, что в этот момент им важна не я, их сестра, а воля Всевышнего. Они вовлекают Бога и его святые законы в мои такие земные проблемы, и Екатерина пишет мне не как сестра, готовая предложить помощь женщине, такой же, как и она сама, прилюдно униженной, уничтоженной пренебрежением, пытающейся не опускать голову, когда все смеются за ее спиной. Вот что означает это их совместное письмо и то, что они прислали мне не друга в помощь и поддержку, а монаха, чтобы убедить меня вернуться к мужу и сообщить, что я не могу приехать к ним.

Как может женщина не сказать: да, приезжай, если ты так несчастна и одинока? Как могла Екатерина принять Марию, которая приехала к ней без предупреждения, уже замужем за своим тайным поклонником, но отказать мне? Как она могла быть такой доброй, гостеприимной и заботливой со мной в течение года, а потом сказать: возвращайся к мужу и терпи? Не жалуйся на то, что тобой пренебрегают? Не надейся на лучшую участь? Ну, раз у меня не будет лучшей участи, то она не ждет и тебя.

Екатерина – моя невестка, жена моего брата, почти сестра, королева Англии. Этого уже вполне достаточно, чтобы она проявила хоть немного сочувствия и доброты ко мне. Она должна понимать, что я чувствую, мою боль, мое унижение. Она же сама испытала эту тоску по мужу и мысли о том, где он сейчас может быть и чем они занимаются с любовницей. Ее сознание тоже постоянно рисует образы молодого женского тела, обвившегося вокруг него, и ее стоны удовольствия на его обнаженном плече. Почему она не стала помогать мне облегчить мою боль? Что за сестра скажет мужу: мы должны научить эту женщину вести себя сообразно закону Божию, а не сделает все, что в ее силах, чтобы помочь ей, когда ей так плохо? Как мне теперь считать ее сестрой? Ведь то, что сделала она, под стать сопернику и врагу.

Без поддержки Генриха у меня нет никакого влияния на совет. Если он откажется от меня, я стану никем, и не только в Шотландии, а и во всем мире. Если он принимает сторону Арчибальда, то я действительно стала самой обыкновенной брошенной женой, у которой и денег-то своих нет. Если я – не английская принцесса, то я превращусь в призрака, подобного духу моего мужа. Мне будет негде жить, да и не на что. Я бы никогда не подумала, что мой брат Гарри, который так не любил заучивать наизусть слова молитвы, превратится в такого истового верующего, готового постоянно говорить с Богом и говорить, как Бог.

Я вижу Екатерину за каждым словом этого письма, за цитатой из Библии, за требованием примириться с мужем, за определением брака как святого таинства, связи, из которой не вырваться. Екатерина, муж которой крестил и признал бастарда, конечно, будет всячески противиться любому разводу. Какая же я глупая, я должна была об этом подумать! Екатерина не позволит мысли о возможности развода подобраться даже близко к подобному бабочке вниманию моего брата. Конечно, вместо этого она присылает мне монаха, чтобы тот накричал на меня, как его предшественник, и привел меня к осознанию моей ничтожности и греховной сути и уверованию в то, что все со мной случившееся я накликала на свою голову сама. Всему виной мое нежелание принять волю Всевышнего, и в моих интересах смириться и все-таки сделать это.