даже не поморщился, когда доктор обрабатывал губкой множество неглубоких ран от шипов отвратительного железного обруча, – доктору показалось, что миссионер даже скучает по этой снятой с него железяке, и Мартин дважды выразил озабоченность по поводу плетки, оставленной в машине героического карлика.

– Вайнод непременно вернет ее вам, – сказал доктор Дарувалла.

Доктор был меньше удивлен случившимся, чем миссионер, – при таком огромном сходстве близнецов еще поразительней было то, что Мартин Миллс остался жив, да и раны оказались пустяковыми. Чем больше миссионер распинался о том, что он пережил, тем меньше – в глазах Фарруха – напоминал своего молчаливого брата-близнеца. Дхар никогда ни по какому поводу не распинался.

– Да, я, конечно, знал, что это нехристи, – говорил Мартин Милс, – но все же не ожидал, что столкнусь с такой дикой враждебностью к христианству.

– Ну-ну, не стоит торопиться с таким выводом, – остужал доктор пыл возбужденного схоласта. – Есть свои тонкости при обращении в веру… в любую веру.

– Спасение души – это не обращение в другую веру, – сказал в свою защиту Мартин Миллс.

– Да, но, по вашим же словам, вы были не совсем на территории христиан, – ответил доктор.

– Те проститутки – сколько из них заражены СПИДом? – спросил Мартин.

– Я ведь ортопед, – напомнил доктор схоласту. – Однако люди осведомленные говорят о сорока процентах – некоторые называют шестьдесят.

– В любом случае, – сказал Миллс, – это территория христианства.

Впервые Фаррух посчитал, что безумец перед ним опасен для самого себя и это чревато еще бо́льшими неприятностями, чем поразительное сходство с Инспектором Дхаром.

– Но я думал, что вы преподаватель английского языка, – сказал доктор Дарувалла. – Как бывший ученик этого заведения, могу вас заверить, что колледж Святого Игнатия – это прежде всего и в основном школа.

Доктор знал отца настоятеля и прекрасно себе представлял, что именно так и сказал бы отец Джулиан относительно проблемы спасения душ проституток. Однако, наблюдая за тем, как Мартин нагишом вылез из ванны и, не обращая внимания на раны, стал энергично растираться полотенцем, Фаррух далее представил, что отцу настоятелю и всем пожилым заступникам веры в Святом Игнатии предстоит немалый труд убедить столь ревностного схоласта, что его обязанности ограничиваются лишь улучшением английского языка в старших классах.

Обдумывая ответ, миссионер все тер и тер себя полотенцем, прямо по нанесенным ему ранам, пока его лицо и обнаженное тело не стали ярко-красными, как от ударов плетки. Как искушенный иезуит, Мартин начал свой ответ с вопроса.

– Разве вы не христианин? – спросил миссионер доктора. – Помню, мой отец говорил, что вы перешли в христианство, но вы не католик.

– Да, верно, – осторожно ответил доктор Дарувалла.

Он протянул миссионеру одну из своих лучших шелковых пижам, но схоласт предпочел остаться голым.

– Вы знакомы с точкой зрения кальвинистов и янсенистов[77] на свободу воли? – спросил Мартин Фарруха. – Я сильно упрощаю, но по этому вопросу был диспут между Лютером и протестантскими богословами во времена Реформации – конкретно о том, что первородным грехом мы обречены на жалкое существование и можем ожидать спасения лишь через Божественную благодать. Лютер отрицал, что мы можем обрести спасение через добрые дела. А Кальвин далее отрицал, что наша вера может спасти нас. Согласно Кальвину, все мы предрасположены быть или спасенными, или нет. Вы верите в это?

По тому, куда клонил в своих рассуждениях иезуит, Фаррух догадался, что ему не следует в это верить, и так он и сказал:

– Нет, не совсем.

– Да, хорошо – тогда вы не янсенист, – сказал схоласт. – Они обескураживают – их доктрина благодати, которая превыше свободы воли, была вполне пораженческой. Нас заставляли почувствовать, что мы абсолютно ничего не можем сделать ради своего спасения, – то есть зачем тогда обременять себя добрыми делами? И что такого, если мы грешим?

– Вы все еще сильно упрощаете? – спросил доктор Дарувалла.

Иезуит отдал должное доктору; он также использовал паузу, вызванную эту репликой, чтобы надеть шелковую пижаму доктора.

– Если вы полагаете, что почти невозможно примирить концепцию свободной воли с нашей верой во всемогущего и всезнающего Бога, то я с вами согласен – да, это трудно, – сказал Мартин. – Вы хотите спросить о том, как соотносятся свобода воли и всемогущество Творца, не так ли?

Доктор Дарувалла догадался, что именно таким и должен быть его вопрос, поэтому он сказал:

– Да, что-то в этом духе.

– Ну, это действительно интересный вопрос, – сказал иезуит. – Просто ненавижу, когда люди пытаются свести духовный мир к чисто механическим теориям – те же бихевиористы, например. И кому нужна теория Лёба о тлях или собака Павлова?

Доктор Дарувалла кивал, но не решался открыть рот, поскольку никогда не слышал о тлях. Он, конечно, слышал о собаке Павлова и даже мог вспомнить, что заставляло собаку выделять слюну и что это слюноотделение означало.

– Возможно, мы кажемся слишком строгими к вам – то есть мы, католики, к вам, протестантам, – сказал Мартин; Доктор Дарувалла покачал головой. – О да, это так! – сказал миссионер. – Мы верим в награду и наказание, которые нас ждут в жизни после смерти. По сравнению с вами мы много грешим. Однако мы, иезуиты, склонны сводить к минимуму грехи мысли.

– В противоположность делам, – вставил Дарувалла, потому что, хотя это было и так очевидно, он все же решился на реплику, чтобы не молчать, – это ведь только у дурака не найдется что ответить.

– Нам, я имею в виду католиков, порой кажется, что вы, протестанты, преувеличиваете склонность человека ко греху.

Иезуит сделал в этом месте паузу, но доктор Дарувалла, не зная, кивать ему или нет, просто тупо смотрел на водоворот воды, выливающейся в отверстие ванны, будто это не вода, а его собственные мысли покидали его.

– Вы знаете Лейбница? – вдруг спросил иезуит.

– Да, в университете… Но это было так давно, – сказал доктор.

– Лейбниц полагает, что человека не лишили свободы после его грехопадения, что делает Лейбница нашим другом – я имею в виду иезуитов, – сказал Мартин. – Разве можно забыть такие его слова: «Хотя посыл и помощь исходят от Бога, они всегда сопровождаются определенным сотворчеством самого человека; иначе мы не могли бы утверждать, что действуем». Вы согласны с этим, не так ли? – спросил Мартин.

– Да, конечно, – ответил доктор Дарувалла.

– Ну, тогда вам понятно, почему я не могу быть просто учителем английского языка, – заметил иезуит. – Разумеется, я помогу детям улучшить их английский – до самого предела возможного. Но поскольку мне дана свобода действий, хотя посыл и помощь исходят от Бога, я, конечно, должен сделать все, чтобы спасти не только свою