Удаление Бонапарта не прекратило смятения и волнения Совета. Все его члены говорили разом, все предлагали меры общественного спасения и обороны. Люсьена Бонапарта осыпают упреками; он робко оправдывает своего брата. После долгих усилий ему удается взойти на трибуну, чтобы пригласить Совет судить его брата с меньшей строгостью. Он уверяет, что у него не было никакого враждебного свободе плана; он вспоминает об его заслугах. Ему со всех сторон отвечали возгласами: „Он потерял сейчас всю их ценность! Долой диктатора! Долой тиранов!“ Смятение становится ужасающим более чем когда-либо, и со всех сторон раздаются требования объявить генерала Бонапарта вне закона. „Как, — говорит Люсьен, — вы хотите, чтобы я сам объявил вне закона своего брата?“ — „Да, да, вне закона! Вот участь тиранов!“ И среди смятения было сделано и пущено на голоса предложение — объявить заседания Совета непрерывными, тотчас перенести заседания обратно в Париж, заставить войска, собранные в Сен-Клу, войти в состав стражи Законодательного корпуса, а командование над ними вручить генералу Бернадотту. Люсьен, ошеломленный всеми этими предложениями и объявлением брата вне закона, которое он считал принятым вместе с другими, сошел с председательской трибуны на свое место и сказал в сильном волнении: „Так как я не могу заставить себя выслушать в этом зале, я с глубоким чувством оскорбленного достоинства слагаю знаки народной магистратуры“. При этих словах он снял свою тогу, свой плащ и шарф.

Бонапарту, по выходе из Совета пятисот, нужно было некоторое усилие, чтобы оправиться от своего смущения. Малоподготовленный к народным сценам, он был сильно потрясен. Офицеры окружили его, и Сьейес, более привыкший к революции, посоветовал, не теряя времени, употребить военную силу. Генерал Лефевр тотчас же отдал приказ вывести Люсьена из Собрания. Отряд вошел в зал заседаний, направился к креслу, занимаемому Люсьеном, взял его в свои ряды и вернулся с ним к войскам. Как только Люсьен вышел из Собрания, он сел на лошадь, присоединился к своему брату и, хотя и сложивший свое законное звание, он все-таки обратился к войскам как президент. По соглашению с Бонапартом он сказал, что на генерала в Совете пятисот были подняты кинжалы, а затем воскликнул: „Граждане солдаты, президент Совета пятисот вам объявляет, что громадное большинство этого Совета находится сейчас под страхом нескольких представителей, вооруженных кинжалами, осаждающих трибуну, угрожающих смертью своим товарищам и принимающих самые ужасные решения!.. Генерал, солдаты, граждане, вы признайте французскими законодателями только тех, кто соберется вокруг меня. Что касается других, кто останется в Оранжерее, то пусть их силой изгонят оттуда. Эти разбойники перестали быть представителями народа и стали представителями кинжала!“ После этой яростной провокации, которой Люсьен натравливал войска против того Собрания, званием президента которого он прикрывался, произнес речь Бонапарт. „Солдаты, — сказал он, — я вас водил к победам, могу я теперь рассчитывать на вас?“ — „Да, да! Да здравствует генерал!“ — „Солдаты, можно было надеяться, что Совет пятисот спасет родину, а вместо того он предается междоусобным разногласиям; агитаторы ищут случая поднять его против меня! Солдаты, могу я рассчитывать на вас?“ — „Да, да! Да здравствует Бонапарт!“ — „Тогда я накажу их!“ И Бонапарт отдал нескольким высшим из окружающих его офицеров приказание очистить зал Совета пятисот.

Совет, с момента ухода Люсьена, был жертвой крайнего душевного беспокойства и величайшей нерешительности. Некоторые из членов предлагали выйти толпой и идти в Париж искать защиты среди народа. Другие хотели, чтобы национальное представительство не покидало своего поста и отнеслось бы презрительно к оскорблениям силой. Между тем толпа гренадеров вошла в зал, и командующий офицер объявил Совету приказание разойтись. Депутат Прюдон напомнил офицеру и солдатам об уважении к выборным народа; генерал Журдан представил им всю громадность подобного преступления. Некоторое время отряд оставался в нерешительности, но вот входит сомкнутой колонной подкрепление. Генерал Леклерк восклицает: „Именем генерала Бонапарта Законодательный корпус распущен; пусть верные граждане удалятся. Гренадеры, вперед…“ Подымаются со всех скамеек крики негодования, но их заглушают звуки барабанов. Гренадеры подвигаются вперед во всю ширину Оранжереи, медленно и выставив вперед штыки. Таким образом они гонят перед собой законодателей, восклицающих еще при выходе: „Да здравствует республика!“ В пять с половиной часов 19 брюмера VIII года (10 ноября 1799 г.) народное представительство перестало существовать.

Вот как произошло это нарушение закона, этот государственный переворот против правительства Собраний. Началось господство силы. 18 брюмера было 31 мая армии против представительства, и оно было направлено не против одной партии, но вообще против всей народной власти. Справедливость требует, однако, отделять 18 брюмера от его последствий. Тогда еще можно было думать, что армия только помощница революции, как это было уже 13 вандемьера и 18 фрюктидора, и что эта необходимая перемена не обратится в пользу одного только человека, — человека, скоро превратившего Францию в военную силу и заставившего весь мир, до сих пор волнуемый столь великим нравственным потрясением, прислушаться только к движению своих армий и всякому проявлению своей воли.

Надежды различных партий после 18 брюмера. — Временное правительство. — Конституция Сьейеса; она искажается в консульской Конституции VIII года. — Образование правительства; миролюбивые планы Бонапарта. — Итальянский поход: победа при Маренго. — Всеобщий мир; мир с континентальными державами — в силу Люневильского договора, с Англией — в силу договора Амьенского. — Слияние партий; внутреннее благосостояние Франции. — Честолюбие первого консула: он вновь восстановляет в 1801 г. при посредстве соглашения с папой государственное духовенство, он создает учреждением Почетного легиона военный орден и установлением пожизненного консульства дополняет этот порядок вещей. — Возобновление военных действий против Англии. — Заговор Жоржа Кадудаля и Пишегрю. — Война и заговоры роялистов служат предлогом к установлению империи. — Наполеон Бонапарт провозглашен наследственным императором и помазан папой 2 декабря 1804 г. в соборе Парижской Богоматери. — Постепенное отступление от революции. — Успехи абсолютной власти во время четырехлетнего Консульства.

18 брюмера приобрело громадную популярность; никто не видел в этом событии возвышения одной личности на счет народных Советов; никто тут не замечал, что оно было концом движения 14 июля, начавшего собой самобытное национальное существование. 18 брюмера рассматривали только как нечто обнадеживающее и восстановляющее. Хотя нация и чувствовала себя усталой и малоспособной защищать власть, пользование которой стало ей в тягость и которая с тех пор, как перешла в руки толпы, сделалась даже предметом насмешливого остроумия, однако она не верила в возможность возврата деспотизма и не видела никого, способного захватить исключительно в свои руки власть. Все ощущали потребность видеть восстановление общества искусной рукой, и Бонапарт оказался подходящим для этого в качестве великого человека и победоносного генерала.