лишь внешне, а на самом деле они были другие… Это и то, что между деревьями не наблюдалось просвета, стояли как бы взявшись за руки, и никого не подпускали к Татхагате, тех же злых духов, посылаемых слабеющим Марой. Это и близость глубокой реки, течение которой тихо и ни откуда не слышно, и тишина тут удивительная, и в ветвях деревьев нет никакого шевеления, точно бы все в природе напстроилось на вечный покой. И еще многое, что не обозначаемо деталями, тем не менее отчетливо угадываемо монахами.

Татхагата чаще был в забытьи, а приходя в себя, озабоченно смотрел на учеников, нередко спрашивал, нет ли у кого вопросов к нему, те поспешно отвечали, что нет. Татхагата облегченно вздыхал и говорил прерывисто, слабым голосом:

— Истины, возвещенные мной, и правила, оставленные мной общине, будут вашим Учителем после моего ухода из жизни.

Монахи вдруг увидели какие-то светлые посреди ночи тени, припавшие к изголовью старца, и тут же было услышано ими, что это небожители прилетели встретить Татхагату у небесных ворот, они просили не мешать им, монахи в робости отступили, но прежде чем Татхагата уже навсегда отодвинулся от них, сделавшись каменноликим, он произнес устало:

— Все преходяще, о, монахи. Пекитесь о спасении и помните о людях… помните…

Его услышали не только ученики, а и небожители, он почувствовал это, как, впрочем, и то, что все в нем словно бы сжалось, сделалось легко и неощущаемо, но прежде была сильная боль, она взорвалась в нем, обожгла, потом угасла, он отдалился от бренного тела и в какой-то момент увидел его, слабое и беспомощное, все же было в нем еще что-то, не разрушенное годами, отчего не хотелось принимать иссушенность в нем, стертость, что-то подсказывало: тело Татхагаты, несмотря на внешнюю слабость, до последнего мгновения, пока не сделалось никому не принадлежащим, сохраняло внутреннюю силу, без чего дух, обитавший в нем, не стал бы так тверд и могуч…

Тени небожителей, светясь, витали над бездыханным телом, но вот начали отдаляться, и монахи одновременно, и это не удивительно, предопределенность свыше есть изначально даденное каждому на земле поднявшемуся, подумали, что дух Татхагаты отправился за ними, добрые дэвы вели его по небесному коридору туда, где покой и сладость, и неземной свет, слившийся с надеждой, от нее, многожданной, оттолкнувшийся и обретший неведомую силу от нее же и воссиявший ярко. Свет, всюду свет, он как бы лился подобно речному потоку, и здесь не было ощущения, что придет срок, и поток иссякнет, тут все определялось другой мерой, которая задавалась бесконечной пространственностью. Дух Татхагаты, ведомый дэвами и теми, кто прослышал о его восхождении, скоро и сам стал пространственностью и прежде чудно и неукротимо лившийся с небес свет еще больше уплотнился, приобрел пущую яркость и притягательность. И да сделается он вечен и не откроет в себе отныне ни усыхания, ни оскудения благодати!

Татхагата ушел от них, живущих на земле, страждущих, тянувшихся к познанию истины. А в том, что в эту же пору года он был рожден на земле, потом обрел свет познания, Ананда увидел особенный знак, и монахи согласились с ним, глядя на бездыханное тело.

Ананда не выдержал и зарыдал, все в нем было смято и ослабленно невосполнимой потерей, он вдруг подумал, что ничего в его жизни уже не произойдет, все, о чем мечтал в юности, было связано с Татхагатой, а впереди его ожидает пустота… Да, пустота хотя бы и среди людей, вот точно он с ними, но уже никого не замечает, он весь в прошлом, там он еще есть, там он живет… Было в уходе Татхагаты что-то горькое и смущающее, он ушел не как мученик, победивший зло, а как человек, признавший зло, хотя и не подчинившийся ему. «Все преходяще…» — сказал Татхагата, и глаза у него стали грустные, точно бы что-то смутило его в этих словах. Может, то, что сильны они и ничему и в более совершенных мирах не подчиняемы. Эта, выведенная им истина оставила горький след в душе у Татхагаты. Так думал Ананда и безысходность, которую он ощущал, усилилась.

Пришли жители ближней деревни, принесли цветы, их было много, и Упали подумал, что ими можно покрыть всю поляну, где лежал Татхагата. Он вздохнул и начал читать тексты из священного Писания, приходящие на память слова о благости и красоте небесных миров, куда тянется сердце человека, подействовали на людей горного племени, между ними случилось едва приметное шевеление, а потом волнение, и вот уже во многих местах раздались стонущие крики:

— О, Совершенный, ты слишком рано ушел от нас!..

— Осиротели мы, потеряв тебя. Что мы теперь на земле, зачем мы?!..

— О, Несравненный, услышь нас!..

Крики входили в сердце Упали, как что-то исцеляющее, осветляющее душу. Было и в нем: только окаменело лицо Татхагаты и сделалось чуждым ближнему миру, Упали и сам утратил связь с землей, он решил, что и для него все кончено, и тут он стал похож на Ананду, но его отчаяние смягчилось, когда он обратился к священному Писанию, а точнее, к собственной памяти, которая удерживала негаснущую мудрость тьмы строк. В них, в особенности в людской, рвущей душу горести он нашел утешение, но, может, не само утешение, а что-то приближенное к нему, к примеру, мелькнувшую мысль, которая сказала, что хотя Татхагата не вернется в жизнь, все же не исчезнет совершенно, будет жить в его сердце, и он станет обращаться к нему при надобности, и Учитель не откажет в совете.

Весть о том, что Татхагата ушел в Нирвану, достигла городских стен, из Кусинагару потянулись маллы, они шли по лесной дороге, сумрачной, затененной деревьями, и плакали, рвали на голове волосы…

Видя это, суровые Магаллана и Коссана тоже дрогнули сердцем, но они достигли степени архата и понимали то, чего не понимали другие.

— Все в мире преходяще и тленно.

— И никто тут не в силах ничего поменять.

Но и в них, узривших предел истины, которая не может быть всеохватна, коль скоро совершается лишь на земле и не отображенно в иных мирах, что-то проснулось, затрепетало, помягчело, и они не сумели сдержать этого, все же ничего не сказали друг другу и с уже почти забытым волнением, легким, ни к чему не влекущим, смотрели на воинов, а те, плача, воздвигали шатры и разбрасывали небесные цветы Мондары по лесной поляне. Маллы жили в них шесть дней и ночей, а потом взяли тело Татхагаты на руки и понесли к городу.