— Сидишь беременная, бледная, как ты переменилась, бедная, — процитировала я кумира своего поколения, запуская процессор.

— Я, Марина Борисовна, пожалуй, на УЗИ не буду разоряться, чтобы определить пол будущего ребенка. Зачем, когда вы меня насквозь видите. Хотите огурчик?

— Скрипку угостишь, — отказалась я и уточнила: — Рассольчиком. Он, наверное, обмывает радостную весть. Третий день на работе не появляется.

— Скрипка ничего не знает, — помрачнев, промолвила Валентина. — И неизвестно, когда узнает. В отпуск сбежал, как будто чувствует, что допрыгался.

— На первых месяцах, Валюша, у малыша формируется нервная система. Если ты будешь ворчать и неуважительно отзываться об отце ребенка, он родится похожим на тебя. Разве ты этого хочешь?

— Нет, не хочу. — Беременная Горностаева проявляла поразительную покладистость. — Скоро из нашего Агентства все мужики разбегутся. Про Спозаранника слышали?

— Нет! — Я всплеснула руками. — Неужели кто-то из сотрудниц агентства носит под сердцем его ребенка?!

— Ну что вы, Марина Борисовна! Разве вы не знаете, что Глеб никому из наших не доверит носить ничего своего. Он уходит на телевидение. Ему предложили вести аналитическую программу. Он молчал из суеверия, не был уверен в том, что спонсорам понравится пилотный выпуск. А спонсорам так понравилось, что они чуть ли не удвоили финансирование проекта и предложили нашему Глебушке зарплату, от которой он не смог отказаться.

Посовещавшись, мы с Валентиной решили без необходимости не высовываться из своего кабинета, чтобы не попасть под горячую руку Обнорского. А горячился он страшно, когда люди из Агентства уходили не по его высочайшему соизволению.

К вечеру глаза у меня слезились от компьютерного сияния, поясницу ломило, ноги сводило. Пластическая операция, на которую я согласилась год назад, сыграла со мной злую шутку — начальники теперь требовали с меня как с молоденькой. Но на сегодня я покончила со всеми аналитическими справками, досье и мониторингами и начала собираться домой. Я уже погасила монитор, когда в кабинет робко протиснулся Родион Каширин.

— Марина Борисовна, у вас на доктора Зарицина ничего нет? — спросил он, стараясь дышать в сторону, но сивушный выхлоп долетел до меня, несмотря на все его старания. Последнее время Каширин гулял напропалую. Он мог не появиться на работе, даже не удосужившись придумать благовидный предлог, объясняющий его отсутствие. Поговаривали, что виной всему — большие деньги, полученные им в наследство от какой-то аргентинской тетушки.

— Ты, Родион, на часы смотришь? — поинтересовалась я очень неласково. — Заявку оформи по всей форме, и завтра с утра милости просим. А на сегодня лавочка закрыта.

— Можно я прямо сейчас заявку напишу и на столе у вас оставлю, чтобы вы утром пришли и это… сразу бы мне… побыстрее?

— Как только — так сразу, но учти, что наш отдел утром мониторит прессу, а потом, по личной просьбе Андрея Викторовича, готовит досье на кандидатов в депутаты от СПС. Ты будешь следующим, обещаю, — добавила я ободряюще, заметив плаксивое выражение на опухшем Родином лице.

Тяжело вздохнув, Каширин сел за мой стол и начал оформлять заявку. Заглянув через плечо расследователя, я увидела, что в левой руке он держит премилую вещицу. Я ее никогда раньше не видела, но кое-что о ней слышала. Формулируя текст заявки, Каширин, словно врач-мозговед из маленькой психиатрической больницы, нервно вертел в пальцах зажим от галстука в виде головы дракона.

Я поняла, что еще не скоро попаду домой…

— Родион, откуда у тебя эта вещь? — строго спросила я.

— Это брошь досталась мне по наследству от бабушки, — не глядя мне в глаза, пробубнил Родион. — Девятнадцатый век, старинная работа, хотел прицениться в антикварном — сколько за нее могут дать.

— Какое наследство? Какой век?! — воскликнула я. — Это не брошь, Родион, а зажим, который еще вчера красовался на галстуке молодого, жизнерадостного и любвеобильного мужчины. Теперь этот мужчина труп, а принадлежащую убитому тяжелым предметом по голове вещь я вижу у своего коллеги! Или ты говоришь правду, или мы идем к Обнорскому!

Родион уронил голову на грудь и с минуту сидел, уставившись невидящим взглядом в недописанную заявку.

— Я его не убивал, — слабым голосом произнес он. — Я только слегка придушил. Но когда я уходил, он был живой, очень даже живой.

— Откуда ты знаешь убитого? — спросила я, направив свет настольной лампы прямо Родиону в лицо.

— Я решил посмотреть на него, хотел понять, что она в нем нашла, — умная, красивая, талантливая. Я посмотрел, но так ничего и не понял.

Из сбивчивых и обрывочных фраз, которые выдавливал из себя Каширин, я поняла, что он по уши влюбился в Лизу Черкасову, с которой познакомился на нашем совместном вечере журналистов и актеров. Стал добиваться взаимности и — натолкнулся на жесткий отпор. Обожаемая Лизочка не хотела даже смотреть в его сторону, она любила другого — прощелыгу, самца, дешевого пижона и коварного изменника.

— Я бы смирился, если бы он был достойным такой девушки человеком, но он оказался негодяем.

Применив на практике методы расследовательской деятельности, Каширин выследил соперника и установил за Кешей круглосуточное наблюдение.

— Он встречается одновременно как минимум с четырьмя женщинами! — кричал Родион, войдя в раж.

— Две из них — это его бабушка и мама?

— В том то и дело, что нет! Они все его любовницы — брюнетки, блондинки, малолетки, взрослые женщины. И ее он включил в свою коллекцию! Я все выяснил. Одна бизнес-леди, директор торгово-закупочной фирмы, его содержит, купила ему квартиру, в которую он водит других, по доверенности отписала ему машину. Другая — ждет от него ребенка! Еще с двумя он делает это одновременно!

Выяснив столь пикантные подробности из жизни возлюбленного своей Елизаветы, Каширин отправился к Кеше домой, чтобы сказать ему, что он подлец и должен отказаться от Черкасовой. В ходе перепалки Родион пару раз брал Иннокентия за грудки и встряхивал. Уже оказавшись на улице, Каширин заметил, что держит в руке какую-то железку, безделушку. Он сунул ее в карман, даже не разглядев толком.

— Больше между нами ничего не было, — заключил Родион. — Я рассказал все, как было. Прошу вас, Марина Борисовна, не рассказывайте ничего Обнорскому. Мне и так хреново.

Я конфисковала у Каширина зажим, чтобы передать его Лене или Лизе, и пообещала никому ничего не говорить. До выяснения всех обстоятельств.

* * *

Иннокентия Сергеевича Хвостова хоронили на Южном кладбище. Тащиться на эти похороны мне страшно не хотелось. Но, во-первых, Лена Черкасова просила не бросать их с Лизой среди совершенно чужих людей, которые придут на кладбище проводить Кешу в последний путь.

— Мы же никого не знаем, ни родственников, ни друзей его, — жалобно говорила мне Лена.