Официантки и Лайонел вернулись к работе, и я могу оглядеться вокруг. Меню не изменилось, в отличие от цен. Новые цены наклеены поверх старых на крошечных флуоресцирующих стикерах. Мужской туалет не работает, как и в тот день, когда я в последний раз сюда заходила. А на стене красуются все нарисованные мною портреты клиентов.

Мне трудно поверить в то, что Лайонел их не выкинул. Наверняка некоторые из этих людей уже умерли. Я рассматриваю портреты: крупная женщина Элма, профессор химии Хэнк, Марвела, Дорис и Мэрилин Монро, Николас… Николас. Я встаю, а потом забираюсь на стойку, чтобы рассмотреть его поближе. Я сижу на корточках, прижав ладони к его портрету и чувствуя на себе взгляды посетителей. Лайонел, Марвела и Дорис, как настоящие друзья, делают вид, что ничего не замечают.

Я отлично помню этот рисунок. На заднем плане я нарисовала маленького мальчика, который сидит на дереве с кривыми, переплетенными ветками и держит солнце. Сначала я думала, что проиллюстрировала одну из своих любимых ирландских легенд, в которой Кухулин покидает дворец бога солнца вместе с матерью, вернувшейся к первому мужу. Я не понимала, почему нарисовала именно эту сцену, скорее относящуюся к моему собственному детству, чем к Николасу. Я даже предполагала, что она имеет какое-то отношение к моему побегу из дома. Я смотрела на этот рисунок и видела отца, затягивающегося трубкой. Мне было совсем нетрудно представить, как он жестикулирует руками, испачканными клеем и исцарапанными проволокой, повествуя о пути Кухулина в мир смертных. Мне всегда хотелось узнать, скучал ли впоследствии Кухулин по той, другой жизни.

Несколько месяцев спустя мы с Николасом сидели в закусочной, и я рассказала ему историю Дехтире и бога солнца. Он рассмеялся и сказал, что увидел на рисунке нечто совершенно иное. Он впервые слышал о Кухулине, зато, будучи ребенком, искренне верил в то, что если он заберется повыше, то обязательно достанет солнце. «Мне кажется, — закончил он, — в каком-то смысле мы все это делаем».

* * *

Я отпираю дом и целый час занимаюсь только тем, что извлекаю грязные носки, ползунки и распашонки из самых невообразимых мест: из микроволновки, из бара, из супницы. Собрав огромную кучу белья, я начинаю стирку. Одновременно я вытираю пыль в гостиной и спальне и отмываю полочки в ванной. Я мою унитаз, пылесосом чищу телесного цвета ковры и изо всех сил пытаюсь оттереть пятна желе с кафельной плитки в кухне. Я меняю простыни на постели Николаса и в кроватке Макса. Я выбрасываю все использованные подгузники и обрызгиваю духами ковер, чтобы хоть немного замаскировать запахи. Все это время работает телевизор, и по нему идут сериалы, которые мы смотрели вместе с мамой, когда она сломала щиколотку. Я советую Девон уйти от мужа и плачу, когда у Аланы рождается мертвый ребенок. Я не могу оторваться от любовной сцены между богатой девушкой по имени Леда и сообразительным, хотя и бедным, Спайдером. Я накрываю стол на двоих, когда вдруг начинает звонить телефон. Я по привычке снимаю трубку.

— Пейдж, — говорит голос, — ты и представить себе не можешь, как я счастлива, что удалось тебя найти.

— Это не то, что вы думаете, — уклончиво отвечаю я, стараясь понять, с кем имею дело.

— Разве ты не придешь проведать Макса? Он ждет тебя целый день.

Астрид. Кто же еще! В этом городе у меня нет друзей.

— Я… Я не знаю, — отвечаю я. — Я делаю уборку.

— Николас не говорил мне, что ты уже живешь дома, — замечает она.

— А я тут не живу.

— Пейдж, — произносит Астрид резким, как края ее черно-белых снимков, голосом. — Нам надо поговорить.

Она встречает меня у двери с Максом на руках. Он одет в стильный комбинезон и обут в самые крошечные кроссовки «Найк», какие я когда-либо видела.

— Выпьем кофе, — предлагает Астрид. — Имельда накрыла нам в гостиной.

С этими словами она вручает мне Макса, после чего поворачивается и входит в величественный холл. Мне остается лишь последовать за ней.

Гостиная теперь представляет собой комнату, заваленную игрушками. У нее гораздо менее устрашающий вид, чем тогда, когда я впервые была здесь с Николасом. Возможно, если бы восемь лет назад здесь стояли деревянная лошадка и детские качели, все было бы иначе. Я сажаю Макса на пол, и он немедленно становится на четвереньки и начинает раскачиваться.

— Смотри, — восклицаю я, — он скоро будет ползать!

Астрид подает мне чашку с блюдцем.

— Не хочется тебя разочаровывать, но он делает это уже две недели. Пока ему не удается сдвинуться с места.

Я некоторое время наблюдаю за Максом, потом добавляю себе в чашку сливки и сахар.

— Я хочу тебе кое-что предложить, — говорит Астрид.

Я испуганно вскидываю голову.

— Я не знаю… — начинаю я.

Астрид улыбается.

— Ты еще не услышала мое предложение. — Она придвигается ко мне. — Послушай. Ночи уже очень холодные, и я понимаю, что скоро ты не сможешь ночевать на лужайке. Один Господь знает, когда мой упрямый сын возьмется за ум. Я хочу, чтобы ты переехала к нам. Мы с Робертом это уже обсудили. Комнат у нас больше, чем в маленьком отеле. Впрочем, из уважения к Николасу я буду вынуждена попросить тебя днем уходить, чтобы Макс по-прежнему находился под моей опекой. Как ты уже, наверное, заметила, твое общение с Максом его немного напрягает. Но почему бы нам троим — нам с тобой и Максу — время от времени не встречаться на одной территории?

Я смотрю на Астрид с широко разинутым ртом. Эта женщина делает мне удивительное предложение.

— Я не знаю, что сказать, — мямлю я, отводя глаза и глядя на сидящего на полу Макса.

У меня в голове вихрем проносятся самые разные мысли: «Здесь какой-то подвох. Они с Николасом что-то задумали и хотят доказать, что я плохая мать, а значит, меня нельзя и близко подпускать к ребенку. Или она что-то хочет получить взамен. Но что я могу ей дать?»

— Я знаю, о чем ты думаешь, — говорит Астрид. — Мы с Робертом перед тобой в долгу. Я ошибалась, считая, что вам с Николасом не следует вступать в брак. Николасу необходима именно такая женщина, как ты, даже если он слишком туп, чтобы это понять. Но он одумается.

— Николасу не нужна такая женщина, как я, — возражаю я, не сводя глаз с Макса.

Астрид наклоняется вперед. Ее лицо всего в нескольких дюймах от моего.

— Послушай меня, Пейдж, — говорит она. — Хочешь знать, какой была моя первая реакция, когда я услышала от Николаса, что ты ушла из дома? Я подумала: «Аллилуйя!» Я не знала, что ты на такое способна. Когда Николас впервые привел тебя сюда, я возражала отнюдь не против твоего прошлого или твоего образа жизни. Я не буду говорить за Роберта, хотя и он уже отрекся от своего первоначального мнения. Я считала, что ему нужна жена, обладающая выдержкой и решимостью, одним словом, мужественная женщина, способная поделиться этими качествами с супругом. Взглянув на тебя, я увидела девушку, взирающую на своего избранника со слепым обожанием, как на идола, девушку, которая готова следовать за ним, куда бы он ни пошел, и посвятить ему всю свою жизнь. Мне казалось, что у тебя не хватит пороху выстоять на ветрах судьбы, не говоря уже о браке. Ты много лет играла роль девочки на побегушках, выполняя все его желания и прихоти, но в конце концов заставила его призадуматься и пересмотреть свое отношение. По большому счету, то, через что тебе пришлось пройти, не является трагедией. Это так, мелочи. Вы оба через это переступите и родите еще пару-тройку маленьких Максов. Впереди вас ждут выпускные вечера, свадьбы и рождение внуков. И ты такой же боец, как и Николас. Я уверена, что вы очень подходите друг другу. — Она забирает из моих рук пустую чашку. — Имельда уже готовит комнату, — продолжает она. — Хочешь взглянуть?