– Как не знаешь? – нетерпеливо вымолвил старик. – Ты должон знать… потому это, примерно, твое выходит дело знать, кто у тебя бывает… Не тысяча человек сидит у тебя по ночам… должон знать!..

– Не мое дело! – невозмутимо проговорил целовальник, шлепая котами и направляясь за соседнюю перегородку.

Глеб, у которого раскипелось уже сердце, хотел было последовать за ним, но в самую эту минуту глаза его встретились с глазами племянника смедовского мельника – того самого, что пристал к нему на комаревской ярмарке. Это обстоятельство нимало не остановило бы старика, если б не заметил он, что племянник мельника мигал ему изо всей мочи, указывая на выходную дверь кабака. Глеб кивнул головою и тотчас же вышел на улицу. Через минуту явился за ним мельников племянник.

– Чего тебе? – спросил Глеб.

– Нет, погоди: здесь не годится; завернем за угол, Глеб Савиныч, неравно Герасим увидит…

– А что тебе до него?

– Нет, не годится; осерчает…

– Тьфу, чтоб вас всех! – с сердцем произнес Глеб, поворачивая, однако ж, за угол.

– Ты спрашивал, Глеб Савиныч, про работника да еще про своего… как бишь его!..

– Ну!

– Ну, точно, были это они вечор здесь, сам видел, своими глазами; уж так-то гуляли… и-и! То-то вот, говорил тебе тогда: самый что ни есть пропащий этот твой Захарка! Право же, ну; отсохни мои руки, коли годится тебе такой человек; не по тебе совсем…

– Об этом сумлеваться мое дело; тебя не спрашивают; а примерно, знать хочу, чем они расплачивались за вино… Али, может, в долг брали?

– Расплачивались чем?.. Захар поил; он расплачивался – деньгами расплачивался… а то чем же?..

– А не видал – рыбы, примерно, с ними не было? Не расплачивались они рыбой?.. – перебил старик, пристально взглядывая в лицо собеседника.

– Нет, рыбы не видал: платили деньгами; да все ведь одно… Ну, право же слово, не годится он тебе, не тот человек… Я говорил тогда… Право, не годится; он и парня-то твоего споит! – усердствовал племянник мельника.

Но рыбаку только и надо было знать. Он повернулся спиною к парню и без дальних объяснений вышел из Комарева.

Принимая в соображение неудовольствие, с каким выслушивал Глеб рассказ фабриканта, можно было думать, что чувство досады превратится в ярость, когда он окончательно удостоверится в истине всего слышанного. Вышло совсем другое: известие, что платил Захар, и притом платил деньгами, мгновенно угомонило гнев старика. Первой мыслью его, как только проведал он о ночной прогулке парней, было то, что Захар и Гришка утаивают от него пойманную рыбу, ловят ее втихомолку, по ночам, без его ведома, и дают ее в обмен за вино. Надо отнести к чести рыбака: его в этом случае не столько возмущала пропажа рыбы (хотя и это отчасти щемило его за сердце), сколько самый поступок. Родного сына, самого Ваню, не помиловал бы он – ни за что не помиловал бы за воровство. Глеб пришел все-таки к тому заключению, что надо дать напрягай Гришке и Захару. Он, конечно, не ограничился бы этим, если б знал, в какой мере повторялись ночные гулянки и попойки; но старик, как мы уже имели случай заметить, ничего не подозревал. Он думал, что это была первая проделка приемыша в таком роде, первое его ослушание, и потому решился только постращать его хорошенько, чтоб наперед страх имел. А то, пожалуй, не сократить парня – дойдет и до того дело, взаправду станут красть рыбу.

Такому снисходительному решению немало также способствовало хорошее расположение старика, который радовался втихомолку случаю выгодно сбыть пойманную вчера рыбку. Рыбка в последнее время действительно плохо что-то ловилась и приносила редкие барыши: нельзя же было не порадоваться!

Когда челнок Глеба пристал к берегу, Захар и Гришка занимались на площадке развешиванием бредня.

Оставив весло и шапку в челноке, старик прямо пошел к приемышу.

– Где ты был нонче ночью, а? – спросил он, останавливаясь перед парнем.

При этом неожиданном вопросе Гришка остолбенел, как будто его стукнули по голове; он опешил совершенно.

Захар между тем поспешно отошел несколько шагов, пригнулся к бредню и так усердно принялся за работу, что можно было подумать, что он ничего не слышит и не видит.

– Тебя спрашивают, говори, где был? – нетерпеливо повторил старик.

– Я… батюшка… где?.. Я не знаю, про что ты говоришь, – пробормотал Гришка, пятясь назад и украдкою косясь на Захара.

Но Захару было не до Гришки: работа, казалось, поглощала его совершенно.

– Ты со мной толком говори! – сказал Глеб, возвышая голос. – Что ты мне турусы путаешь… говори – ну!..

– Где ж мне быть, коли не дома?.. – оправляясь, произнес парень.

– Ой ли!.. А кто ж в кабаке-то был, а?..

– Провалиться мне на этом… – начал было Гришка, но старик не дал ему договорить.

– Ну, ладно, – промолвил он, нахмуривая брови и поворачиваясь к работнику. – Захар, поди сюда и ты…

Захар быстро выпрямился, весело тряхнул волосами и приблизился, сохраняя на лице своем выражение школьника, которого учитель вызывает на середину класса, с тем чтобы поставить в пример товарищам.

– Ну, слушай!.. Слушай и ты!.. – произнес старик, обращая суровые взгляды поочередно то на одного, то на другого. – У меня чтоб это было в последний – слышь, в последний, говорю! Узнаю, разделаюсь с вами по-свойски: тебя проучу… Ты у меня на эвтом месте трое суток проваляешься, я те найду укромное место… Тебя, Захар, одного-единого часу держать не стану, со двора сгоню! Коли пьянствовать хочешь, ступай к своим приятелям в Серпухов либо в другое место: там и распутничай!.. А то пришел в чужой дом, к чужим людям, да других еще сманивать вздумал!.. Зависть берет, видно, на хорошее житье; сам распутствуешь, довел себя до того – одни лохмотья на спине только и есть… и других к тому же подвести хочешь!.. Губи себя сам, коли пришла такая охота, жизнь тебе недорога: дображничаешь до сумы; дойдешь, может статься, и до того – кандалы набьют, дарового хлебца отведаешь, узнаешь, примерно, в каких местах остроги стоят!.. За худым пошел – худое и найдешь… Других только не тронь; сам с собою управляйся, как знаешь; пожалуй, вовсе не наблюдай себя, а к чужим людям пришел, живи как велят – вот что! А ты, Гришка, в последний раз говорю: выкинь дурь из головы; увижу что, оборони тебя бог, тогда на себя одного пеняй: сам, значит, захотел – говорено было!.. Ну, пошел в избу, спроси у старухи ведро да сюда неси! – неожиданно заключил Глеб, поворачиваясь лицом к Оке.

Он направился к ручью. Почти против того места, где ручей впадал в реку, из воды выглядывала верхушка огромной плетеной корзины, куда Глеб прятал живую рыбу. Пока выбирал он из этого самодельного садка рыбу, приемыш успел вернуться с ведром.

Несколько минут спустя оба отчалили от берега.

Во все это время Захар не переставал возиться с бреднем; усердие его было беспримерно: он не поднял даже головы над работой!