– В единстве географии, этноса и культуры всегда можно определить некие общие стилистические свойства, культурный код, – подсказал Моржов, чувствуя, что Костёрыч не может выразить то, что для него является прописной истиной. – То есть набор оправданных решений.

– Да-да!… -. подхватился Костёрыч.

«А пиксели, значит, будут кодом кода, ключом к ключу», – про себя подвёл итог Моржов.

– Мы живём в общем мире, – возразила Милена. – Зачем нужен какой-то собственный культурный код?

– Мир общий, но неодинаковый! – воскликнул Костёрыч. – Ведь в Африке вы не наденете того, что будете носить в Арктике!…

– В Швеции за поцелуй вас в ответ поцелуют, а в Аравии зарежут, – добавил Моржов.

– Это просто обычаи.

– Хорошо. В Полинезии из пожара спасут вас, а дети сгорят, а в России – наоборот. Это уже ценности, а не обычаи. Ценности формируются культурным кодом,

– Подлинное – это то, что соответствует культурному коду, – нашёлся Костёрыч. – Овладевая критерием подлинности, человек может идти в одну сторону – и постигать свой культурный код, идти в другую сторону – и отбирать из огромного ассортимента предлагаемых стратегий те, которые будут здесь работать, потому что органичны.

– А сейчас вы скажете, что демократия – это не для нас и нам нужен царь, – усмехнулась Милена, и Костёрыч в ответ рассмеялся.

– Вопрос про демократию слишком сложен, чтобы решать его с наскока, – сказал он. – Демократия – вещь непростая, нельзя низводить её до однозначного ярлыка…

«Пикселя», – опять подсказал Моржов.

– Да и про демократию – не мой вопрос… Я же говорю о другом. Я говорю о том, что очень многие вещи кажутся нам совершенно разумными, логичными, красивыми… Но проверишь их критерием подлинности и видишь, что они – не для нас. Можно играть с ними сколько угодно, но упаси бог делать их конструктивной основой жизни. Всю жизнь поломаем. Это, простите, как в любви. Люби сколько хочешь, но замуж – не надо.

Моржов смотрел на Милену, задумчиво опустившую голову. Костёрыч вмазал Милене прямо в солнечное сплетение. Если Милена просто спит с Манжетовым – вольному воля; если же станет его женой, то примет участие в большой подлости. Если Милене нравится миф об успешности – хозяин барин; но если Милена сама попытается стать успешной, то ей придётся раздвигать ноги под спонсором.

Брак и успех, по мнению Моржова, были очень хорошими вещами, но не абсолютными. Абсолютизировать их могло только Пиксельное Мышление. А вот реализовать их, поверив в их абсолютность, то есть испытать критерием подлинности, означало переставить их с полки «гипотеза» на полку «миф». Служить мифам – значит жертвовать жизнью.

– Не слишком ли сложным вещам вы хотите обучить этих глупых детей? – тяжело спросила Милена у Костёрыча.

– Я просто даю им компас, – виновато сказал Костёрыч. – Многие из них так и не научатся им пользоваться. Кое-кто из научившихся всё равно пойдёт не туда… Но компас-то должен быть у каждого.

– Боря, дай мне сигарету, – вдруг попросила Милена.

– А разве… ты… куришь? – удивился Моржов.

– Иногда, – спокойно сказала Милена.

– Как тут не закурить, когда полковое знамя сперли… – доставая сигареты, пробормотал Моржов фразочку из анекдота.

Упыри покинули скалу, когда уже начало смеркаться, но ужинать у костра на поляне им не понравилось.

– Паца, давайте в пещере! – горячо предложил Гершензон.

– Чо, как эти педики, да? – почему-то скривился Ничков.

– Какие педики? – изумился Гершензон.

– Педики антропы. Про которых Вася рассказывал.

– Педик антроп – это ты, а там были питекантропы, – с презрением разъяснил Гершензон.

– Ты как меня назвал, Геркулес козлиный?! – взвился Ничков.

Но ссоре не дал разгореться Чечкин. Каким-то чудом он сгрёб костёр в охапку и побежал с поляны в пещеру. Упыри побежали за ним. На поляне остался только Гонцов, который рылся в своём рюкзачке и бормотал:

– Я, блин, в пещеру без бомбы не пойду, там мертвецы живут…

Когда стемнело, в пещере упырей вовсю пылал первобытный, огонь, и пещера издалека напоминала янтарную раковину. А Моржов, Милена, Щёкин и Костёрыч сидели, в общем, возле углей.

– Во сколько обратно будем выходить, Дмитрий Александрович? – спросил Костёрыч.

– Как рассветёт, чтобы дорогу было видно.

– Если не возражаете, я пока прилягу, – вставая, попросился Костёрыч. – Вы-то молодые, а мне… Я вот тут, на скамейке. У меня и спальный мешок с собой есть…

– О чём речь, Константин Егорыч, – за всех ответил Моржов.

– А может, вы хотите подремать, Милена Дмитриевна? – Костёрыч смущённо затоптался, глядя на Милену, которая куталась в кофту. – Вы не стесняйтесь…

– Спасибо, не надо, – отказалась Милена.

– А я тогда в Ковязин смотаюсь, – вдруг решился Щёкин. – Куплю пару банок пива. Говорил мне утром внутренний голос: «Возьми с собой, не будь идиотом…» Зря я не послушался.

– Как ты собираешься попасть в город? – удивился Моржов. – Пешком, что ли? Или на палочке верхом?

– Отсюда по просёлку два километра до шоссе, – фыркнул Щёкин. – Там машину тормозну. Обратно – так же. Три часа – и я снова здесь. Бодрый и улыбающийся.

Моржов подумал: а ему самому-то чего выгоднее предпринять, чтобы остаться с Миленой наедине?

– Может, мы проводим Щёкина до шоссе? – негромко предложил он Милене, избегая обращения и на «ты», и на «вы».

Милена подумала.

– Почему бы и нет? – так же безлично ответила она.

– Тогда давайте чайку попьём на дорожку, – энергично заявил Щёкин, засовывая в угли последние дрова.

Милена и Моржов молчали. Щёкин возился с огнём, с заваркой и бурчал себе под нос самодельную скороговорку:

– Шёл Щёкин по шоссе и сусыл сое… блин… шёл сё… блин… шёл Щёкин по соше… – Он отвернулся, будто сплёвывал, и быстро пробубнил, разминая язык: – Бадри Патаркацишвили, Бадри Патаркацишвили… Шёл Щёкин по шоссе и сушил шёрстку!

Чаю попили и встали, чтобы идти. Щёкин забеспокоился:

– Давайте-ка ещё упырей проведаем…

Втроём в темноте они перебрались через каменные россыпи перед пещерой и встали у входа так, чтобы упыри их не заметили.

Как всегда, упыри выясняли отношения. Голоса их звучали гулко и отчётливо.

– Это из-за тебя Наташа на скале целый час висела! – гневно обвинял кого-то Серёжа Васенин.

– Чо ты гонишь! – орал Ничков. – Я ей сто раз всё объяснил!

– Да хоть двести, если ни разу по-хорошему, – отвечала Наташа.

– А я виноват, что ты тупая?