Между тем со времени вступления в управление Язида в Ираке снова зашевелились шииты. Наместник Куфы, Ну’ман Ибн Бешир был человек благомыслящий. Когда до него дошло, что в городе начинают поговаривать о Хусейне, сыне Алия, как о настоящем законном халифе, в следующую же пятницу произнес он проповедь, в которой вообще очень правильно развил тезис о непригодности междоусобных войн. Однако сам он ничего не предпринимал для подавления мятежного духа. Тайком выправили между тем шииты четырех послов, одного за другим, к Хусейну с предложением пожаловать сюда к своим верным. Они обещали признать его халифом и защищать права его с оружием в руках. Хусейн прислал им с двоюродным братом своим, Муслимом Ибн Акилем, благосклонный ответ, а ему поручил разузнать поподробней обо всем происходившем в Куфе. Посланы были сообщения также и в Басру к некоторым почтенным личностям. Но здесь, при строгом наблюдении Убейдуллы Ибн Зияда, никто и шевельнуться не посмел. Между тем Муслим в Куфе, неоспоримо принятый с распростертыми объятиями, успел навербовать втихомолку более 12 тыс. приверженцев. Вскоре получено было Язидом от державших сторону правительства извещение о возрастающем в городе движении и бездеятельности наместника. Халиф немедленно принял меры: послано было повеление Убейдулле сдать управление в Басре одному из своих братьев, а самому заняться подавлением заговора в Куфе. Со свойственной энергией принялся наместник за выполнение опасной задачи. Забрав с собой лишь немногих из приближенных, он неожиданно появился вечером в Куфе, прикрывая лицо, чтобы дать веру им же распространенному слуху, что он — Хусейн, решившийся будто бы стать во главе своих единомышленников. Таким образом ему удалось беспрепятственно добраться до крепкого правительственного замка. Ну’ман принял его с честью и беспрекословно признал за преемника, радуясь, что с него слагалась тяжкая ответственность в споре между халифом и внуком пророка. Как ни велико было число сторонников Муслима, им все-таки далеко было до преобладающего большинства находившегося в городе войска. К тому же многие из заговорщиков хотя и примкнули к нему, увлекаемые общим течением, но вовсе не желали подставлять голову, не уверенные в решительном успехе. Поэтому, когда на следующий день выступил новый наместник с речью, пересыпан-ной страшными угрозами в духе Зияда, ряды шиитов сразу поредели. Пошли толки, не благоразумнее ли будет отложить предприятие, и вскоре сам Муслим вынужден был скрываться у одного надежного человечка по имени Хани Ибн Урва. Убейдулла тотчас же пустил, разумеется, в ход своих полицейских ищеек. Хани был вскоре схвачен. Муслим попытался было освободить друга, но замысел не удался. Народная толпа, которую он собрал вокруг себя, недолго пошумела возле замка наместника, а на нападение открытой силой не решилась и рассеялась по первому приглашению уважаемых людей, приверженцев порядка. Муслиму пришлось плохо, его схватили и казнили вместе с Хани (Зуль Хиджжа 60, сентябрь 680). Почти одновременно с совершившимся немедленно вслед за окончанием паломничества (10–12 Зу’ль Хиджжа =11–13 сентября) того же года Хусейн по получении от Муслима известия, что 12 тыс. человек им завербованы, собрался наконец покинуть Мекку. В сопровождении всей семьи и некоторых личных приверженцев, в общем в числе 200 человек, двинулся он по дороге в Куфу. Во всяком случае, это было безрассудное предприятие. Казалось, Хусейн более чем достаточно испытал еще при жизни своего отца, насколько можно было полагаться на иракцев, а Алий тогда был единственным господином в Ираке, теперь же сидел в Куфе наместник Омейяда, и никто не мог знать, как отнесется вообще к делу большинство его подчиненных. Умные люди предвидели наперед всю рискованность предприятия. Абдулла Ибн Аббас, хотя и живший в мире с Омейядами, сохранил, однако, некоторое участие к судьбе столь близко родственного ему дома Алия и неоднократно пытался отклонить племянника от сумасбродного похода. И другие его тоже предостерегали. Аль-Фараздак, знаменитейший из поэтов эпохи Омейядов, только что прибывший на паломничество в Мекку из Басры и спрошенный Хусейном о настроении умов в Ираке, ответил довольно определенно: «Сердца их клонятся к тебе, мечи принадлежат сынам Омейи, а решение — в руках Божьих; Господь сотворит, что ему угодно». И все было тщетно. Рыцарский дух и неспособность правильно оценить политическое положение, то и другое — роковое отцовское наследие, — послужили к гибели Хусейна. Немало помогли и нашептывания фальшивого друга его, Абдуллы, сына Зубейра, который успел раздуть до необычайных размеров неосмысленное честолюбие приятеля. Этот Абдулла, неоспоримо храбрый лично, но при этом руководимый громаднейшими притязаниями, был одним из тех, у которых недостаток характера восполняется хвастливым обращением и выставляемым всем напоказ чванством. И он принимал свое довольно обыденное умение держаться себе на уме за высокое дипломатическое дарование, а свою личность считал вполне способной, чтобы разыгрывать в безопасной Мекке роль муавии, натравливая беспрестанно сирийцев на иракцев с целью самому выдвинуться вперед. Для этих целей и показался ему Хусейн самым подходящим орудием: к тому же присутствие внука пророка в Мекке стесняло его, ибо он должен был поневоле делиться с ним влиянием на горожан. Поэтому он отуманивал горячую голову невозможными надеждами, а в то же время заверял в своей глубокой преданности и довел наконец Хусейна до того, что тот решился, полагаясь на одно краснобайство куфийцев, ринуться в сопровождении незначительного конвоя головой вперед в самое логовище Убейдуллы. Не без иронии поздравил Ибн Аббас Ибн Зубейра с отбытием Хусейна из Мекки. И действительно, «великий этот политик», как это бывает в подобных случаях, мог возрадоваться, что исполнялся один из его ближайших замыслов.

Хусейн проехал почти до самой Куфы, никем не потревоженный. Наместник Медины, Ибн Са’ид, при виде мирно проезжавшего по Хиджазу сына покойного халифа, удовольствовался посылкой письма, в котором советовал ему отказаться от необдуманного предприятия. Когда же получил уклончивый ответ, то не счел себя уполномоченным предпринимать какие-либо решительные меры. В Куфе между тем Убейдулла распорядился об основательных подготовлениях к приему Хусейна. Расставлены были эшелонами от пустыни до Евфрата все находящиеся под рукой войска, чтобы тотчас же при первом приближении перехватить дерзновенного. В конце 60 (в конце сентября 680) странствующие витязи наткнулись невдалеке от Кадесии на отряд куфийцев, которых было около 1000 человек под командой темимита Аль-Хурр Ибн Язида. К маленькому каравану Хусейна успели примкнуть по дороге некоторые личные приверженцы Алия и небольшое количество бродячих бедуинов. Правительственному отряду было заранее приказано, в случае встречи с Хусейном, уклоняться от нападения, но неотступно следовать за ним по пятам вплоть до самой Куфы. Само собой, Аль-Хурр не желал лично ни в каком случае обидеть сына Алия: он отнесся дружелюбно к Хусейну, требуя настоятельно, чтобы тот отказался от предприятия, указывая ему, что успех положительно невозможен. Вместо ответа сын халифа послал ему целый ворох писем куфийских шиитов, требовавших от него появления среди них: это были два мешка, набитые бумагой, исчерканной бесчисленными подписями. Темимит подумал, покачав головой, что ведь ни он, ни его солдаты не принадлежали к партии, подписывавшей прошение. Правда, он не получил приказания действовать неприязненно, но доставить путешественника к Убейдулле обязан, если только тот не повернет назад. А это последнее было бы самое благоразумное, пока еще предстояла возможность отступиться от дурно начертанного плана. Одновременно дошел до Хусейна к тому же слух о неудачах, постигших движение в Куфе, о смерти Муслима и Хани, и, казалось, исчезла всякая надежда на успех восстания шиитов в городе. Несмотря, однако, на все свои недостатки, Хусейн обладал благородным характером отца. На трусливое отступление, после того как меч палача обагрился кровью его верных, он не мог никак решиться, а братья Муслима, его же двоюродные братья, объявили прямо: «Клянемся, назад мы не отступим прежде, чем не отомстим за брата, или же испробуем то, что и он испытал»[254]. Вручая свое дело в руки Господа, несчастный решился закончить свое отчаянное предприятие лишь почетным договором либо пасть в честном бою. А пока отменил движение вперед на Куфу, по изменившимся обстоятельствам не имеющее более никакого смысла, и повернул на север по направлению к Евфрату. Хурр со своими бедуинами по-прежнему следовал за ним. Всех, за исключением ближайших родных и друзей, в особенности же примкнувших по пути, Хусейн распустил, чтобы в крайнем случае не увеличивать бесполезного числа жертв. Между тем для большей надежности Убейдулла призвал к себе одного из лучших своих офицеров Омара, сына Са’да Ибн Абу Ваккаса, победителя при Кадесии, он только что выступил во главе 4000 человек к Каспийскому морю для обуздания горцев Дейлема, как получил повеление идти на встречу к Хусейну. Не без колебания согласился Омар командовать новой экспедицией, и 3 Мухаррема 61 (3 октября 680) уже настиг маленький отрядец Хусейна. Инструкции Убейдуллы, данные ему, не исключали совершенно мирного исхода. Сын одного из старейших сподвижников Мухаммеда, Омар, невзирая на глубокое убеждение в бесполезности новой междоусобной войны, не имел никакой охоты губить внука пророка, пока был еще возможен иной исход. Много дней протекло в личных переговорах, наконец Хусейн согласился, убежденный настоятельными представлениями противной стороны, сдаться на одном из предложенных ему трех условий: или вернуться в Мекку, или отправиться вместе со спутниками к Язиду и в Дамаске принести присягу, или же быть препровожденным на одну из границ государства и принять участие в борьбе с неверными вместе с прочими мусульманами. К Убейдулле немедленно же был отправлен посол с извещением. Наместник склонялся было принять это предложение как благоприятное разрешение всех предстоявших трудностей. Для нас, знакомых с развязкой, не может быть никакого сомнения, что во всяком случае он поступил бы умно, если бы предоставил Хусейну на выбор второе или третье условие, ибо дозволить ему теперь свободное возвращение в Мекку было действительно опасно. Но один из приближенных наместника, Шамир, сын Зу’ль Джаушена — имя это и поныне вспоминается с омерзением во всем мухаммеданском мире и произносится каждым шиитом не иначе как с добавлением неизбежного эпитета: «Богом проклятый», — истый язычник, ненавидевший весь дом пророка и видевший безопасность трона Омейядов лишь в гибели претендента, сумел переубедить Убейдуллу и заставил его отклонить договор, а вместо того потребовать безусловной сдачи Хусейна и его верных; Шамиру же с отрядом пехотинцев поручено было присоединиться к Омару и передать ему этот новый приказ, а в случае нежелания неприятеля повиноваться тотчас же напасть на него и доставить Хусейна в Куфу живого либо мертвого. Если же Омар заупрямится, новый посланник уполномочен был изрубить его тут же на месте и принять самому начальство над войском. Наступило 9 число месяца, когда прибыл роковой вестник к войску. Омар выходил из себя, осыпал Шамира укоризнами, но не посмел идти наперекор воле своего эмира[255]. Как и следовало ожидать, Хусейн отклонил требование сдачи и стал приготовляться к последнему бою. Не могло быть никакого сомнения, чем это должно было кончиться: 150 человек окружены со всех сторон при местечке Кербела по крайней мере 5000-ным войском. Тем не менее развязка затянулась до полудня 10 Мухаррема 61 (10 октября 680). Омару, а также и большинству его воинов захотелось, конечно, взять Хусейна живым; таким образом большая часть дня протекла в отдельных единоборствах. Постепенно таяло число защитников Хусейна, но решительный момент все еще не наступал. Наконец Шамиру надоело ждать так долго и он бросился с окружающей его толпой напролом, изрыгая проклятия. Сражаясь до конца отчаянно храбро, внук пророка пал, пораженный мечами и пиками тех, которые имели притязание исповедовать веру его деда; вместе с ним полегли его двоюродные братья и друзья, все до последнего, геройски защищаясь. Жен и детей пощадили; их отослали в Дамаск к Язиду. Одновременно отослана была к халифу и отрубленная голова Хусейна. Повелитель был страшно взволнован, когда узнал о ходе происшедшего: никогда, настаивал он, я не желал смерти этого дорогого мне человека.