Ограничивая интернет, с другой стороны, Си Цзиньпин, возможно, слишком спешит, поскольку соцмедиа дают новые возможности по управлению мыслями граждан. Например, Фейсбук запатентовал новое приложение, позволяющее записывать аудио просматриваемого потребителем содержания[986]. Это дает возможность определять его предпочтения. И это еще один тип инструментария, используемого Фейсбуком для идентификации своего потребителя[987][988][989], не говоря о новых возможностях дигитальной пропаганды в целом[990][991][992].

М. Косински, один из первопроходцев использования Фейсбука для определения политических, сексуальных и прочих взглядов пользователей, оправдывает себя такими словами: «Я не построил бомбу, я только показал, что она существует»[993]. Интересно при этом и то, что 14 июля 2017 г. его привезли на вертолете на окраину Москвы для выступления перед Д. Медведевым и его министрами. В первом ряду сидел С. Лавров, которого Косински интересно характеризует: «знаете, тот парень, который начинает войны и захватывает страны». И еще одна характеристика: «Эти ребята поразили меня тем, что являются наиболее компетентной и хорошо информированной группой. Они сделали свою домашнюю работу, прочитав мои статьи».

Эту встречу в Москве организовал корпоративный университет Сбербанка в качестве образовательного дня для министров. Косински говорит: «Реально я не понял контекста. Они посадили меня в вертолет, мы прилетели, и я вышел на сцену. В вертолете я получил брифинг о том, кто будет меня слушать. Потом я выступил и поговорили о том, как искусственный интеллект меняет общество. И меня отправили назад».

Следует помнить, что идентичность меняется медленно, инерционно сохраняя свои предшествующие состояния. Ю. Пивоваров говорит, отвечая на вопрос, в чем отличие советской идентичности от русской: «В понимании природы человека. Дореволюционная Россия была христианской цивилизацией, в основе которой лежит идея первородного греха. Если с христианином случится беда, он не будет в ней обвинять окружающих, а сочтет это наказанием за свои грехи. Но советский человек мыслит иначе — у него все виноваты, кроме него самого. Ему свойственно причудливое сочетание непомерной гордыни и комплекса неполноценности. Он нередко двуличен, он может бояться начальства и одновременно презирать его. Все, кто родились и выросли в СССР, — это советские люди. Я с Кургиняном могу жестко спорить на телевизионных ток-шоу, но мы оба с ним Homo sovieticus. Путин и Порошенко могут люто ненавидеть друг друга, но они тоже носители советской идентичности»[994].

Мир становится все более сложным. В ответ усложняются технологии управления ним. Мы видим бурное развитие поведенческих подходов, работающих с человеком в автоматическом режиме даже вне его разума. А социальные платформы усиленно собирают любую индивидуальную информацию о человеке. Все это дает возможность управлять человеком, даже не пытаясь создать в нем единую идентичность. Единообразие мозгов создавалось одними методами, многообразие разума — будет управляться другими.

Сталинская система героики повторяет модель христианских мучеников, которые не щадят свое тело ради спасения души. Советский герой отдавал свою биологическую жизнь ради спасения социума. Кстати, это общая модель выживания социума, построенная на религиозных или идеологических основаниях. Везде нужны люди, стоящие в критические минуты выше страха смерти.

Герой является составной частью пропаганды, которая направлена на то, чтобы так, как он, поступал каждый. Война всегда включает новые модели поведения, которые в мирной жизни не нужны. Самопожертвование сегодня присутствует в радикальном исламе. Мы почти ежедневно читаем статьи о небольших терактах.

Функция героя — побеждать ради великой цели. Поэтому в СССР оказалось возможным перенести героизм и на трудовой подвиг. Перед нами люди, поведение которых трудно достижимо. Но они должны присутствовать в азбуке поведения любого народа.

Советский Союз жил в режиме ожидания войны. Был даже довоенный фильм с таким четким названием — «Если завтра война»[995]. Потом после войны настоящей появление ядерного оружия в некотором роде приостановило такую идеологию. И война перешла из горячей в холодную. Она стала более яростной, кровавой, с большим числом жертв, но только в воображении. Это был всплеск изображения врага во всех видах, всеми видами искусств. Советский Союз вновь обрел себя с возвратом врага.

Точно так другая сторона взяла на вооружение борьбу с тоталитаризмом, подаваемым как зло. Расхождение между союзниками началось уже во время войны: «С 1944 года пропаганда и контролируемые в соответствии с условиями военного времени медиа в США и Великобритании начали ощутимый дрейф в сторону критики сталинизма и советского режима, возобновили широкое освещение деятельности и заявлений советских „невозвращенцев“ и перебежчиков на Запад, приостановленное в 1941–1943 гг. Появилась не только либертарианская проповедь эмигранта Ф. фон Хайека (1899–1992), уличавшего любое государственное регулирование как „путь к рабству“ социализма и нацизма, а любой социализм как путь к тоталитаризму, прозвучала и критика слева, из уст эмигрировавшего австрийского коммуниста и пророка сексуальной революции Вильгельма Райха (1897–1957), который вновь обозначил единого врага интернационального Запада — самоизолировавшихся Гитлера, Муссолини и Сталина, которые равно „стали национал-социалистическими наследниками интернационального социализма Карла Маркса“»[996].