с А. Н. Потресовым. Прежняя дружба Александра Николаевича со Струве, особенно после его разрыва с Калмыковой, ушла в прошлое. Статьи Петра Бернгардовича с резкими нападками на Плеханова порой приводили его просто в «бешенство». И Потресов настаивал на решительном размежевании с «критиками» вообще и Струве — прежде всего.

В письме 27 июня 1899 года Ульянов ответил ему, что «если «критики» вызовут окончательную размежевку», то в легальных журналах вроде «Начала» или «Жизни» — «ее не выйдет и не может выйти: выйдут лишь частные статьи против «критиков» марксизма. Нужна же для нее именно 3-го рода литература…». То есть не легальный журнал или нелегальные листки и брошюры, а регулярно выходящая нелегальная газета — орган партии. «Только тогда, наконец, — написал Владимир Ильич, — Genossen будут размежеваны с «посторонними» «наездниками» и только тогда никакие личные причуды и теоретические «сногсшибательные открытия» не будут создавать смуты и анархии» 26.

К концу года идея эта была продумана Ульяновым во всех деталях. Он обсуждал ее в переписке с Потресовым и Мартовым, в беседах с Крупской, Кржижановским и другими товарищами по ссылке. Окончательно она была сформулирована им в статьях «Наша ближайшая задача» и «Насущный вопрос».

Именно на страницах «правильно выходящего и тесно связанного со всеми местными группами органа партии» мог бы развернуться обмен мнениями вокруг программы партии. Такая полемика помогла бы выяснить, «в чем собственно состоят разногласия, насколько они глубоки, есть ли это разногласия по существу или разногласия в частных вопросах, мешают ли эти разногласия совместной работе в рядах одной партии или нет» 27.

Но не только проведение коллективного обсуждения программных вопросов занимало Ульянова. Не менее важными были организационные проблемы. И если в области теории российские социал-демократы постоянно обращали свои взоры на Запад, то при решении организационных задач, как выразился Владимир Ильич, «готовых образцов нам искать негде», ибо «русское рабочее движение поставлено в совершенно иные условия, чем западноевропейское. Было бы очень опасно впадать на этот счет в какие-либо иллюзии» 28.

На просторах России — от Петербурга до Кавказа и от Польши до Красноярска — существовали уже десятки социал-демократических групп. Та же ссылка достаточно наглядно демонстрировала широчайшую географию распространения марксистских идей в стране. И эти группы не только существовали, но и работали: по мере сил вели агитацию, выпускали листки, руководили стачками. Но при такой сугубо местной работе особой потребности в соединении с другими группами или вообще не возникало, либо она носила чисто умозрительный характер. «Вопрос, следовательно, стоит о том, — писал Ульянов, — следует ли ту работу, которая уже ведется, продолжать вести по-«кустарному» или следует сорганизовать ее в работу одной партии…» 29

Совместное издание «правильно выходящего и тесно связанного со всеми местными группами органа партии» как раз и могло стать тем делом, которое обеспечило бы сплочение разрозненных организаций. Регулярное корреспондирование, участие в обсуждении общих вопросов, постановка, как говорили немцы, нелегальной «красной почты», обеспечивающей переправу через границу и распространение газеты по стране, — все это создавало бы систему связей, выводило работу групп за «местные» рамки, координировало ее с деятельностью целого, придавало общероссийский характер.

Открывались и широкие возможности для той самой «специализации», которая помогла бы партии избежать излишних жертв. Одни члены партии занимались бы развозкой газеты по России, другие — разноской по городам, третьи — устройством конспиративных квартир, четвертые — пересылкой корреспонденции, пятые — сбором средств и т. д. «Такая специализация требует, мы знаем это, — писал Ульянов, — гораздо большей выдержки, гораздо больше уменья сосредоточиться на скромной, невидной, черной работе, гораздо больше истинного героизма, чем обыкновенная кружковая работа» 30.

У европейских рабочих, заключал Владимир Ильич, «есть кроме газет масса других способов публичного проявления своей деятельности, других способов организации движения: и парламентская деятельность, и выборная агитация, и народные собрания, и участие в местных общественных учреждениях… и пр. и пр. У нас заменой всего этого, но именно всего этого, должна служить — пока мы не завоевали политической свободы — революционная газета, без которой у нас невозможна никакая широкая организация всего рабочего движения» 31.

«Лев Толстой где-то писал, — вспоминает Крупская, — что едущий первую половину дороги думает о том, что он оставил, а вторую — о том, что ждет его впереди. Так и в ссылке. Первое время больше подводились итоги прошлого. Во второй половине больше думалось о том, что впереди. Владимир Ильич все пристальнее и пристальнее думал о том, что нужно делать, чтобы вывести партию из того состояния, в которое она пришла… Перестал спать, страшно исхудал. Бессонными ночами обдумывал он свой план во всех деталях… Чем дальше, тем больше овладевало Владимиром Ильичем нетерпение, тем больше рвался он на работу» 32.

Считать дни до окончания ссылки он стал чуть ли не с лета. В июне Ульянов пишет Потресову: «Мой срок кончается 29.1.1900. Только бы не прибавили срока — величайшее несчастье, постигающее нередко ссыльных в Восточной Сибири. Мечтаю о Пскове. А Вы о чем?» 33

Опасения насчет «прибавки» не были безосновательными. В начале 1899 года Анатолия Ванеева обвинили в содействии побегу В. П. Акимова (Махновца). Доказательств не было, но срок ссылки ему продлили на два года. И только смерть избавила Ванеева от перевода в одну из северных деревень на пути к Туруханску. А в декабре того же года сдали на два года в солдаты для прохождения воинской службы Михаила Сильвина…

Владимир Ильич знал, что в его деле лежит рапорт исправника губернатору о самовольной поездке в Минусинск осенью 1897 года. Помнил он и о неожиданном обыске 2 мая 1899 года. На заблаговременно посланное Крупской прошение — разрешить ей провести остаток ссылки в Пскове ответа не поступало. Так что поводов для беспокойства вполне хватало.

30 декабря приехал погостить Курнатовский. Вместе встретили Новый год, а для детворы устроили невиданную в сих местах диковину — елку. 3 января появился Василий Старков, и по его приватным сведениям никаких «задержек» с окончанием срока вроде бы не предвиделось. А уже 12 января Владимир Ильич пишет ему в Минусинск: «Из волости сообщают (приватным и окольным путем), что пришла бумага о моем освобождении и об отправке Нади в «Уфимский город» 34.

«Наконец-то вопрос выяснился: можно ехать в Россию, — пишет Крупская Марии Александровне 19 января 1900 года, — прибавки срока не предвидится. Вещи отправляем 28-го, а 29-го двигаемся сами. Едем компанией: с В. В. [Старковым] и Ольгой Александровной [Сильвиной]… Выедем из Минусы, вероятно, 30-го… Теперь у нас только и разговору, что о дороге. Книги уложили в ящик и