Пожалуй, итальянская оккупация стала золотым веком в жизни Рустэм-бея, потому что он впервые обрел друга, который был с ним на равных. Лейла-ханым больше чем наполовину заполнила пустоту его существования, а в лейтенанте Гранитоле он нашел верного товарища. Беззастенчивый сноб Гранитола естественно и неизбежно приятельствовал с влиятельнейшей персоной здешней общины.

Лейтенант Гофредо Гранитола был худощав и среднего роста, но от привычки командирствовать казался выше. Он носил жиденькие офицерские усики, а на левой щеке у него имелась аккуратная галочка шрама от штыковой раны, придававшая ему романтический вид благородного пирата. Ему нравилось всегда быть опрятным, он считал, это благотворно сказывается на боевом духе солдат, и приобрел некоторую известность в австрийской кампании тем, что тщательно брился по утрам даже под артобстрелом перед неминуемой атакой. Он надраивал ботинки, даже если у них уже отвалились подошвы. Его дважды награждали за отвагу, он был представлен Королю, но повышения в чине не получал, ибо усердно овладевал искусством раздражать воинских начальников, что считал своим общественным долгом. Если бы не это, он бы уже стал подполковником. Впрочем, Гранитола не планировал оставаться в армии после смерти отца и наследования семейных поместий: ему виделась карьера в политике. Он действительно вступил в фашистскую партию в 1926 году, но без шума покинул ее в 1930-м, поскольку на балу обрубил себе все перспективы пренебрежительной грубостью с Роберто Фариначчи[94]. Потом он занимался виноделием, приезжал погостить у Рустэм-бея в новой Турецкой республике, обзавелся детьми от кучи любовниц, а в 1943 году его жизнь оборвала шальная бомба союзников.

Дружба Гранитолы и Рустэм-бея начала складываться из-за необходимости кормить итальянских солдат, одно время вынужденных сидеть на дробленке и оливках с редкой рыбой, которую удавалось купить у Герасима-рыбака — мужа Дросулы и отца Мандраса. Как-то вечером, сидя в гостинице за кальяном, Гранитола поделился с Рустэм-беем мясной проблемой, и тот счел, что единственное ее решение — охота. Гранитола уже обзавелся небольшим выводком военных кур, купленных в Телмессосе на деньги, которые он выделил охране караванов. Теперь эти куры, каждая с именем и воинским званием, жили тем, что удавалось склевать в гостиничном дворе, который они быстро превратили в постыдную пылевую купальню.

Однако яиц не вполне хватало для солдатского счастья, и потому однажды ранним-ранним утром Рустэм-бей и Гранитола, вооруженные дробовиками, отправились на промысел. У седла аги болталась ивовая клетка с ручной куропаткой. Гранитола, который никогда не сталкивался с такой методой охоты, заинтригованно следил, как Рустэм-бей привязывает птицу к кусту посреди не сильно заросшей опушки, разбрасывает зернышки для куропатки и подальше, а затем возвращается в укрытие.

— Пожалуйста, не подстрелите мою куропатку, — попросил Рустэм-бей. — Новую найти трудно, и к этой я очень привязан.

Способ охоты безусловно себя оправдывал, ибо позволял разом подбить двух-трех птиц, когда они сбивались в кучу. Однако редко удавалось набить столько, чтобы хватило накормить целый взвод, и Гранитоле пришлось ввести систему очередности. Естественно, возникали перебранки, так развлекающие солдат: боец Б жаловался, что ему достался голубь, тогда как боец А на прошлой неделе получил куропатку.

С точки зрения Гранитолы, большую проблему представлял тягомотный способ охоты терпеливых турок. Лейтенанта изводили многочасовые утомительные ожидания, когда они с Рустэм-беем, распластавшись и забросав себя ветками, неподвижно лежали на земле. Однажды Гранитола предложил испробовать итальянский способ.

— Щто такое итальянгский способ? — с чудовищным прованским выговором спросил Рустэм-бей.

— Мы идем, стараясь особо не высовываться, и стреляем птиц влет.

— В летящих птиц попасть невозможно, — твердо сказал Рустэм-бей. — Никто так не делает.

— Мы в Италии так охотимся.

— Мне как-то не верится. Зачем выбирать столь трудный способ?

— Это не трудно. Дело техники.

— Хотелось бы посмотреть, — скептически хмыкнул Рустэм-бей.

И он скоро увидел. Углядев летевшую утку, лейтенант Гранитола сбил ее с небес так метко, что она камнем грохнулась к их ногам.

Рустэм-бей своеобразно откликнулся на удачный выстрел: он разозлился. Ага счел верхом неучтивости так грубо опровергать хозяина. Будь Гранитола лучше воспитан, он бы сначала пару раз промазал. Оказавшись полностью неправым, Рустэм-бей по-детски взбесился; ага обитал в мире, где ему никак не возможно часто ошибаться, и вообще ошибаться не привык. Он вдруг отошел в сторону и яростно закурил, повернувшись спиной к Гранитоле, который уже забеспокоился и струхнул. В голове у лейтенанта крутилась одна мысль: «Святая Мария, я оскорбил турка!» Он знал, что с турками можно драться, но оскорбить — такое редко кому сходило с рук.

Докурив, Рустэм-бей втоптал окурок в каменистую землю, выждал с минуту и повернулся к лейтенанту. Он явно еще злился: глаза сверкали, от враждебности лицо закаменело. Справившись с собой, ага буркнул:

— Прошу научить.

— Ведь вы были военным, так? — спросил Гранитола.

— Да, но птица движется быстрее бегущего человека, да и в него чаще всего промахиваешься.

— Здесь принцип тот же, но с птицами проще, потому что заряд разлетается. Цельтесь с упреждением, а опыт подскажет, с каким. Не забывайте вести ружьем в темпе птицы. Если ружье неподвижно, нечего надеяться вовремя дернуть курок. Дохлый номер.

— На сколько упреждать? Хотя бы примерно.

— Все зависит от скорости и расстояния. Уверяю, вы сами почувствуете.

Рустэм-бей не рискнул еще больше потерять лицо. Он дождался случая поохотиться одному и сумел подстрелить двух голубей. Затем подбил куропатку, утку и еще одного голубя. Для практики уложил трех чаек и лишь тогда возобновил походы с Гранитолой, показав себя столь успешно, что лейтенант поразился его сноровке в деле, которое ага совсем недавно счел невозможным. В свою очередь, Рустэм-бей выступил наставником, обучив итальянца искусству выслеживать оленя и дикую козу, а еще ездить на лошади под турецким седлом; таким образом, было достигнуто и сохранено равенство в авторитете и уважении, необходимое для дружбы двух гордых мужчин — особенно, пожалуй, если их разделяют двадцать пять лет.

Что касается солдат, Гранитола, считая праздность губительной для боевого духа и исполнительности, озаботился тем, чтобы сержант Олива постоянно держал их при деле. Бойцы маршировали туда-сюда, отважно наступали отделениями и взводом, с дикими криками бросались в штыковую атаку на шеренги враждебных мешков с песком, подвешенные к веткам олив. Солдаты из крестьян получали наряды на посадку овощей, и сержант веревочкой тщательно проверял ровность грядок. Умеющие плавать учили неумеек держаться на воде. Курей передислоцировали в развалины древнего греческого амфитеатра. Для забавы разыгрывались сценки, уже сотни раз виденные прежде и всегда завершавшиеся пением патриотических гимнов и откупориванием фляг с вином. Местные жители смотрели на солдат со смесью восторга и недоумения, а те, в свою очередь, приобрели вкус к ракы и жаркой парной в бане. К счастью для собственного здоровья, итальянцы так и не узнали, что в городе имеется бордель, жалкие и больные обитательницы коего в отсутствие клиентуры находились на краю голодной смерти, а само заведение больше походило на монастырь Бедной Клары[95], чем на дом терпимости.