Софийский собор в Новгороде

Явленная под стенами Царьграда неблагосклонность Бога к русскому воинству была слишком тревожным знамением, чтобы отнестись к ней как к преходящей военной неудаче. Илариона, как, видимо, и многих других при дворе Ярослава, преследовали опасения, что сокрушительное поражение русского оружия может серьезно пошатнуть позиции христианства в Русской земле. И берестовский пресвитер молит небесного владыку: "Не попущай на нас скорби и глада и напрасных смертей, огня, потопления, да не отпадуть от веры нетвердые верою. Мало показни, а много помилуй, мало язви, а милостивно исцели, вмале опечаль, а вскоре увесели, яко не терпить наше естьство долго носити гнева Твоего, яко стебель огня. Но укротися, умилосердися… продолжи милость Твою на людех Твоих, ратныя прогони, мир утверди, страны укроти… сущая в рабстве, в полоне, в заточении, в оковах, в плавании, в темницах, в алкоте и жажде, и наготе, - вся утеши, вся обрадуй, радость творя им и телесную, и душевную". Последние строки - это, конечно, о Вышате и его товарищах, томившихся в византийском плену.

Ярослав прислушался к голосу своего духовного наставника. Заботы о "земном" были оставлены ради "небесного", то есть укрепления христианских основ русской жизни. Не случайно последнее десятилетие жизни Ярослава (1044-1054) в Повести временных лет так бедно на политические события - их собственно и нет вовсе, за исключением похода 1047 г. в Мазовию, но борьба против язычников, разумеется, не рассматривалась как предосудительное попечение о "земном".

У нас нет возможности осветить во всех подробностях религиозно-церковную деятельность Ярослава в 40-х гг. XI в. От мероприятий в этой области летопись сохранила только известие о построении храма Святой Софии в Новгороде и заметку под 1044 г. о перезахоронении останков Ярославовых дядей, жертв междоусобной брани Святославичей: "Выгребоша 2 князя, Ярополка и Ольга, сына Святославля, и крестиша кости ею, и положиша я в церкви святыя Богородица [Десятинной]".

Последнее сообщение, в частности, свидетельствует, что Ярослав стремился повысить свой личный престиж христианского государя за счет приращения "святости" великокняжеского рода. Отныне он мог числить среди своих предков не только равноапостольных отца и бабку, но еще и двух дядей-христиан. Вместе с тем описанный летописцем обряд интересен в том отношении, что позволяет говорить о сознательном отступлении русского Царьграда от православно-византийской догматики. Обряд крещения мертвых, известный у ранних христиан гностического толка, был неоднократно осужден отцами Церкви II-IV вв. и подвергся официальному церковному запрещению на местном Карфагенском соборе 397 г. Не знать об этом в Киеве не могли, так как указанное правило Карфагенского собора входило в состав Номоканона XIV титулов, переведенного на славянский язык не позднее конца IX в. И тем не менее на Руси крещение покойников, как видно по летописной записи, выглядело вполне благочестивым делом не только для современников Ярослава, но даже и для составителя летописного свода конца XI - начала XII в.

Перенесение и крещение княжеских мощей носило, конечно, характер торжественного действа и, безусловно, было совершено в присутствии иерархов Русской Церкви. Однако трудно допустить, что в их числе был митрополит Феопемт или какой-нибудь другой греческий архиерей. Представитель византийской ортодоксии, находись он в Киеве, должен был бы воспротивиться проведению данной церемонии. Это соображение заставляет считать, что акт 1044 г. имел место в условиях продолжающегося конфликта с Константинопольской патриархией и во время отсутствия в Киеве митрополита-грека. Несмотря на военное поражение, Ярослав упорствовал в своем противостоянии Константинополю, перенеся тяжесть борьбы в область церковных отношений, где попечение княжего двора о "небесном" вскоре обрело вполне ясную цель: добиться канонической независимости Русской Церкви от византийской иерархии.

Мирный договор с Византией был заключен только в 1046 г., из чего видно, что Ярослав пытался выговорить для себя какие-то особые условия. Но греки не шли ни на какие уступки. Все, на что согласился Константин IX, - это отпустить на родину искалеченных русских пленных. Напряжение в русско-византийских отношениях не исчезло. Никоновская летопись подытоживает рассказ о событиях 1040-х гг. сообщением, что "Ярославу… с греки брани и нестроения быша".

Облачение православного митрополита X-XI вв.

Ненависть русов к ромейской "гегемонии" еще раз прорвалась наружу в 1051 г. Незадолго до этого умер формальный глава Русской Церкви митрополит Феопемт. И вот, не дожидаясь присылки в Киев ставленника Константинопольской патриархии, Ярослав созвал поместный собор русских епископов, на котором, по указанию "самовластца", митрополитом Руси был избран Иларион. Существует собственноручная его запись, сделанная на одной из принадлежащих ему рукописей: "Аз, милостию человеколюбиваго Бога, мних [монах] и прозвутер [пресвитер] Иларион, изволением Его от благочестивых епископ (по)священ бых и настолован в велицем и богохранимем граде Кыеве, яко быти ми в нем митрополиту, пастуху же и учителю. Быша же си в лето 6559 [1051] владычествующу [в княжение] благоверному кагану Ярославу, сыну Владимирю. Аминь".

В Повести временных лет этому событию посвящена одна сухая строка: "Постави Ярослав Лариона митрополитом русина в святей Софьи, собрав епископы". За напускным бесстрастием летописец скрыл взрывоопасную суть данного церковного акта. Между тем это был полный разрыв Русской Церкви с византийским церковным каноном. Во-первых, избрание митрополита собором русских епископов посягало на важнейшее право константинопольского патриарха в отношении подчиненных ему митрополий - право поставлять туда архиереев . Но на Руси эту патриаршую прерогативу считали небезусловной, каковой она и была в действительности. В первые века существования христианства местные общины пользовались в данном вопросе большой свободой, а епископская власть на местах не нуждалась в посторонней санкции. Каноническое оправдание церковному акту 1051 г. приводит Никоновская летопись, которая ссылается на евангельское "правило святых апостол 1-е: два или три епископы да поставляют единаго епископа, и по сему священному правилу и уставу божественных апостол сошедшеся рустии епископы поставиша Илариона, русина, митрополита Киеву и всей Русской земле…" Однако из греческих номоканонов X-XI вв. это апостольское правило было вычеркнуто, и русские епископы могли прочитать его только в каком-нибудь списке древнеболгарской Кормчей книги (так называемой Синтагме) , где оно сохранялось (и применялось на практике) благодаря тому, что Болгария во второй половине IX в. завоевала для себя церковную автокефалию.