Как насчет тех редких людей, которым удается прекратить принимать наркотики, к которым они выработали зависимость, и успешно воздерживаться от их приема? Стресс увеличивает вероятность рецидива употребления наркотиков. Как обычно, то же справедливо и для крыс. Доведите крысу, которая самостоятельно подвергает себя воздействию наркотика, до состояния зависимости. Потом переместите крысу в ситуацию, где вместо наркотика ей будет впрыскиваться солевой раствор. Вскоре нажимание на рычаг «затухает» — крыса бросает это занятие, рычаг ей больше не интересен. Через некоторое время верните крысу в клетку с рычагом, ассоциировавшимся с наркотиком, — и вероятность, что она начнет снова жать на рычаг, возрастет. Впрысните крысе немного наркотика прямо перед тем, как вернуть ее в знакомую клетку, — и еще с большей вероятностью она начнет сама впрыскивать себе наркотики — вы пробудили в ней вкус к этому наркотику. Если вы подвергнете крысу стрессу прямо перед тем, как вернете в клетку, — вероятность, что она вернется к употреблению наркотика, еще более высока. Как обычно, именно непредсказуемые и неконтролируемые стрессоры становятся тем, что возвращает к употреблению наркотиков.

Каким же образом стресс это делает? До конца неясно. Влияние глюкокортикоидов на высвобождение дофамина может иметь к этому отношение, но я не видел еще ясной модели, построенной на их взаимодействии. Может быть, дело в вызванном стрессом увеличении симпатического возбуждения, регулируемого КРГ в миндалевидном теле. Есть также данные, позволяющие предположить, что стресс увеличит силу ассоциативных проекций на путь удовольствия. Возможно, это как-то связано с тем, что стресс повреждает функционирование фронтальной коры, которая обычно выполняет разумную, сдерживающую функцию отсрочки удовольствия и принятия решений, — выключите свою фронтальную кору, и неожиданно к вам придет идея, кажущаяся неотразимо умной: «Я знаю — почему бы мне не начать снова принимать тот наркотик, который почти разрушил мою жизнь!»

Так что стресс может прежде всего усилить вероятность развития наркомании, а также затруднить отказ от наркотиков и сделать более вероятным рецидив. Почему же все вышеупомянутое с некоторыми людьми происходит чаще, чем с другими? В своей чрезвычайно интересной работе Пьяцца и Ле Моаль начали отвечать на этот вопрос.

Помните те яблоки и груши, о которых мы говорили в главе 5? Что это за люди, которые более склонны набирать жир вокруг живота, становясь «яблоками», менее здоровым вариантом распределения жира? Мы видели, что это, как правило, люди, имеющие склонность вырабатывать/выделять больше глюкокортикоидов в ответ на стрессоры и медленнее восстанавливающиеся от такой реакции на стресс. То же самое и здесь. Какие крысы с большей вероятностью будут сами способствовать впрыскиванию себе наркотика, когда у них появится такой шанс, и, однажды начав это делать, будут продолжать, пока не разовьется зависимость? Те, у которых «высокая степень реакции», те, чье поведение особенно сильно нарушается, если их поместить в новое для них окружение, те, которые наиболее реактивны в стрессовой ситуации. Они выделяют глюкокортикоиды дольше, чем другие крысы в реакции на стресс, что заставляет их выделять больше дофамина, когда они впервые подвергаются воздействию наркотика. Так что если вы та крыса, которую стресс особенно выбивает из колеи, то у вас атипично высокая вероятность попробовать что-то, что на время обещает вам вернуть все на место.

Царство синтетического удовольствия

В главе 13 была поднята важная тема, касающаяся того, что позитивный и негативный аффект не являются только лишь противоположностями друг друга, но также могут независимо друг от друга влиять на риск депрессии. Зависимость хорошо в это вписывается, в этом смысле зависимость может выполнять две несовпадающие функции. Одна включает позитивный аффект — наркотики могут доставлять удовольствие (хотя и взимая за эти мимолетные вознаграждения запредельную плату). Другая функция касается негативного аффекта — наркотики могут быть использованы в попытке избавиться от боли, депрессии, страха, тревоги и стресса. Эта двойная цель подводит нас к теме следующей главы, где обсуждается неравномерное распределение обществом здоровых возможностей для удовольствия, а также источников страха и тревоги (рис. 60).

Однажды во время концерта соборной органной музыки, когда меня сметали мощные волны звука и по всему телу от него бегали мурашки, я был поражен мыслью — в те давние времена для средневекового крестьянина это, должно быть, был самый громкий из создаваемых человеком звуков, который ему когда-либо встречался, что-то вызывающее священный трепет, который мы уже даже не можем себе представить. Неудивительно, что они охотно принимали предложенную им религию. А теперь нас постоянно бомбардируют звуки, рядом с которыми звук старинного церковного органа кажется тихим. Когда-то охотники и собиратели могли наткнуться на клад—мед из пчелиного улья — и таким образом на время удовлетворить

Рис. 60. Лерой Элмон. «Рыбалка господина и госпожи Сатаны», 1994

Эта книга исходит из предпосылки, что все мы, люди, и особенно представители западной цивилизации, имеем довольно много весьма странных источников негативных эмоций — мы тревожимся или огорчаемся по поводу исключительно психологических событий, которые смещены во времени и пространстве. Но мы, западные люди, также имеем некоторые странные источники позитивных эмоций.

одну из наиболее прочно заложенных в нас потребностей. Теперь мы окружены сотнями заботливо созданных, упакованных и имеющихся в продаже продуктов питания, напичканных быстро усваивающимися рафинированными сахарами, которые вызывают взрыв ощущений, не сравнимый с тем, что могут нам дать непритязательные естественные продукты. Когда-то мы жили жизнью, которая помимо значительных лишений и негатива предлагала нам огромный набор тонких и часто трудно достигаемых удовольствий. А теперь у нас есть наркотики, которые вызывают спазмы наслаждения и всплески дофамина в тысячу раз выше, чем любая другая стимуляция в нашем свободном от наркотиков мире.

Питер Стерлинг, который ввел понятие аллостаза, блестяще писал о том, что наши источники удовольствия очень сузились и стали искусственно сильными. Его размышления сосредоточились вокруг того факта, что путь предвкушения удовольствия стимулируется многими вещами. Для того чтобы это работало, путь удовольствия должен быстро привыкать; он должен десенситизироваться по отношению к любому источнику стимуляции, для того чтобы быть готовым ответить на следующий стимул. Но неестественно сильные взрывы синтетических переживаний, ощущений и удовольствия вызывают неестественно высокий уровень привыкания. Это имеет два последствия. Первое — мы через некоторое время перестаем замечать то тонкое удовольствие, которое дает красота осенних листьев, или долгий взгляд любимого человека, или обещание награды, которая последует за выполнением долгой, трудной и достойной задачи. Другое последствие — мы привыкаем даже к этим искусственным лавинам моментального и интенсивного удовольствия. Если бы мы были всего лишь машинами местной гомеостатической регуляции, то по мере возрастания потребления мы бы желали все меньше. Но наша трагедия в том, что вместо этого мы становимся все более и более голодными. Больше, быстрее и сильнее. «Сейчас» уже не такое приятное, как было раньше, и завтра оно уже не будет удовлетворять.