Августа не способна была понять вполне, как тяжела была для него такая жизнь, но она знала, что часто принуждала его ехать в гости, когда он предпочел бы остаться дома, что она стесняла его жизнь своими правилами и не давала ему жить, как он хотел.

Тяжелы воспоминания о таких мелочных несправедливостях, когда жертва их лежит мертвая.

На одной стороне камина стояло несколько сундуков и чемоданов и большой железный ящик, испещренный ободранными ярлыками железнодорожных компаний, тот самый ящик, в котором Губерт Вальгрев возил в Брайервуд свои книги.

«Тут хранятся, вероятно, его бумаги и может быть старые секретные письма, — сказала себе Августа. — Человек, так мало говоривший о своей жизни, должен был иметь тайны».

Она вынула из кармана связку ключей и посмотрела на них с горькою улыбкой. Это были ключи ее покойного мужа, на кольце с его именем и адресом и с ярлыками на каждом ключе.

«Если у него были секреты, я могу теперь узнать их, — подумала она. — Или тайна его происхождения была единственною тайной, которую он имел от меня? Но во всяком случае надо осмотреть его бумаги. Я не хочу, чтобы весь свет знал историю моего мужа».

Она сложила на пол пару пустых чемоданов и, опустившись на колени, открыла ящик.

Вместо ожидаемых бумаг, она нашла сверток шелковых материй и кашмировых платков, французские туфли, головные щетки из слоновой кости, веера, флаконы с духами, связки светлых перчаток, — все вещи, которые Губерт Вальгрев несколько лет тому назад купил для Грации Редмайн.

Мистрис Гаркрос в недоумении выбросила их одну за другою на пол. Вещи были новые, очевидно ни разу не употребленные, хотя и попорченные небрежною укладкой. Ни малейшего клочка бумаги, никакого письма или заметки, которые помогли бы разрешить загадку. Ничего, кроме изящных и дорогих принадлежностей женского туалета, сваленных беспорядочно в большой ящик.

Выбросив их на пол, мистрис Гаркрос принуждена была уложить их снова. Поручить это Тульйон или какой-нибудь другой служанке она не хотела. Она свалила их в ящик как попало, закрыла крышку и два раза повернула ключ, потом с тихим стоном закрыла лицо руками и осталась на полу, неподвижная, как Ниобея.

«Эти все вещи принадлежат какой-нибудь особе, которую он любил, — сказала она себе. — Иначе он не стал бы хранить их».

Она успела заметить, что все вещи были новомодные, сделанные немного лет тому назад, следовательно, не могли принадлежать его матери.

«Этот яблочный цвет был в моде в последнее лето пред моею свадьбой, — подумала она, вспомнив один из кусков шелковых материй. — Буффант сделала мне такое платье для одной загородной прогулки».

Находка этих вещей была тяжелее всех других испытаний, которые она вытерпела в последние дни. Она могла помириться с тем, что муж мало любил ее, но не могла простить ему любви к другой.

«А он должен был сильно любить обладательницу этих вещей, если решился сохранить их», — подумала она.

Все вещи были роскошные и дорогие. Мистрис Гаркрос вспомнила рассказы светских матрон о прекрасных виллах в Фульгаме и Сент-Джонс-Вуд и подумала, что эти вещи должны были быть украшением одной из таких вилл. Это предположение ввергло ее в лабиринт тяжелых догадок, но она была далека от мысли, что эти роскошные наряды были приготовлены для чистой, нежной, правдивой деревенской девушки.

Ричард Редмайн был заключен в Медстонскую тюрьму. Много тяжелых допросов пришлось ему выдержать, прежде чем был составлен обвинительный акт против настоящего преступника и признано возможным освободить Джозефа Флуда. Потом, около времени уборки хмеля, собрались ассизы, и Ричард Редмайн, владелец Брайервуда, добрый хозяин, веселый откровенный фермер, для многих преданный друг, был вызван в суд, чтобы быть обвиненным в ночном убийстве.

Глубочайшая тишина воцарилась в зале суда, когда преступник, признанный виновным, но заслуживающим снисхождения, был спрошен, не имеет ли он сказать что-нибудь с своей стороны.

— Да, — отвечал Редмайн спокойно. — Я имею сказать нечто, если позволите. Я желал бы, чтобы свет знал, за что я убил этого человека.

И в простых словах, с необыкновенною ясностью и последовательностью, он рассказал историю Грации и свою собственную, рассказал, как он вернулся из Австралии и нашел вместо дочери только ее могилу, как он искал ее соблазнителя, в полной уверенности что она умерла от того, что убедилась в низости своего возлюбленного, и в заключение передал просто и откровенно, что он почувствовал, когда увидел ночью своего врага.

— Я не хочу, чтобы думали, что я был не в полном рассудке в эту ночь, — сказал он. — Я поступил совершенно сознательно, и предпочитаю сказать правду, хотя бы это стоило мне жизни, чем спасительную ложь.

И никакое адвокатское красноречие не могло бы произвести такого впечатления, как эта простая передача фактов. Хотя присяжные уже признали подсудимого достойным снисхождения, председатель подкрепил их приговор своим влиянием. Мы, слава Богу, живем не во дни виселиц, и из десяти осужденных на галеры шесть избегают этой участи. Редмайн был одним ‘из шести. Три дня спустя после его осуждения, тюремный священник объявил ему, что его наказание смягчено на пожизненную ссылку.

Услыхав эту новость, Редмайн вздохнул глубоким вздохом облегчения.

— Благодарю вас, сэр, — сказал он спокойно. — Я очень обязан вам и всем, кто хлопотал обо мне. Из уважения к моему честному старому имени я рад, что не умру от руки палача, но насколько это касается меня лично, мне кажется, что я предпочел бы смертную казнь. Каторжная работа и тюрьма до конца жизни — непривлекательная перспектива.

— Но это тем не менее такая милость, за которую вы должны быть очень благодарны, Редмайн, — возразил священник. — Вы получили возможность раскаяться. Такое преступление, как ваше, искупается не легко. Вы должны много потрудиться для души вашей, Ричард. Вы еще, по-видимому, не сознали, как велико ваше преступление. Подумайте, как ужасно убить врага во тьме ночи.

— Ночь была очень светлая, — возразил Редмайн. — Он мог видеть меня так же хорошо, как я его видел.

— Это нисколько вас не оправдывает, — возразил священник. — Подумайте, как грешно заставить душу предстать пред ее Создателем, не дав ей времени раскаяться. А вы сами говорите, что этот человек был большой грешник. Он, может быть, не раскаялся еще даже в своем грехе против вашей дочери.

Редмайн постоял несколько минут, задумчиво глядя в землю.

— Я не могу ручаться, — сказал он. — Но мне кажется, что он раскаялся.

И он рассказал священнику о своем последнем посещении Гетериджского кладбища и о венке из белых тепличных цветов, лежавшем на могиле Грации.

— Он не вспомнил бы день ее рождения, если бы не жалел о ней. Ему было бы выгоднее забыть ее. Если б эти цветы пришли мне на память в Клеведоне, я может быть, не застрелил бы его.