все, кто оказался оклеветан, вроде бы и не были арестованы, но всё же оказались скованы сложившимися обстоятельствами и решением короля.

«Вы стали ему дороги», – так сказал магистр, но я видела иное. Равнодушие, подозрения и угрозу уничтожения доброго имени. И ничего не менялось, ничего! Впрочем… как говорил дядюшка, мы на свободе, нас не изгнали, и обвинение выдвинули лишь ее светлости. Однако это не уменьшало моего негодования ни на малую толику. Я злилась изо всего на свете. Из-за навета, из-за томительного ожидания и из-за вынужденного бездействия. Просто ожидать своей участи было невыносимо, хотелось двигаться, делать какие-то шаги, искать, доказывать, но не сидеть на месте!

И когда я уже извела себя, в нашу дверь постучали. Тальма, бросив на меня настороженный взгляд, поспешила открыть визитеру, а вернулась с известием, что мне позволено подняться в королевское крыло.

– Боги, – выдохнула я.

Было совершенно непонятно, дозволено ли мне вновь посещать библиотеку, или же государь готов меня принять. Этого пояснения никто мне не дал. Тот, кто принес известие, быстро ушел. А мне подумалось, что это могут быть происки врагов, готовых поглумиться над моим бедами, и когда я подойду к чертогам Его Величества, меня вновь с позором выдворят оттуда. Однако рисковать я не стала, а потому, оглядев себя в зеркало, приказала:

– Неси новое платье.

– Какое? – спросила Тальма, и я с досадой фыркнула, но взяла себя в руки и ответила:

– Зеленое, оно хорошо идет к моим глазам.

– Свеженькое? – уточнила служанка, но шлепнула себя по губам и поспешила исполнить приказание.

Цвет и вправду был освежающим, нежный, словно распускающаяся листва. Это платье было одной из обновок, которые мы с дядюшкой успели заказать в Даммене еще до того, как перед нами закрылись ворота резиденции. Это платье было очаровательным в своей скромности, без всяких излишеств в отделке. Как когда-то выразился его сиятельство: «Скромно не значит – бедно». Оно подчеркивало мою юность и целомудрие, и этим только украшало.

И волосы мы с Тальмой оставили почти нетронутыми, только собрали на затылке и закрепили изящным бантом с жемчужной сердцевиной. И без лишних ухищрений волнистые волосы легли на плечи и спину мягкими волнами. Рыжий с зеленым дали неплохое сочетание, и глаза казались подернутыми легкой дымкой.

– Красавица, – прижав ладони к груди, объявила Тальма, – как есть – красавица. Глаз не оторвать.

Я отмахнулась и поспешила на выход. Сердце мое взволнованно билось в груди, щеки горели от вдруг прилившей крови, и, наверное, лихорадочное сияние глаз уничтожило романтическую дымку, но на это мне было попросту плевать, уж простите за грубость. Нервно потирая руки, я поднялась по лестнице, намеренно двигаясь медленно, чтобы дать себе время успокоиться. И когда приблизилась к гвардейцам, затаила дыхание в ожидании, когда алебарды передо мной скрестятся, но стражи остались стоять незыблемыми изваяниями, лишь склонили в приветствии головы. И я вздохнула с облегчением.

Я не стала заходить в библиотеку, сразу отправилась искать короля. Просто не хотелось упускать, возможно, единственный шанс встретиться с государем. Он находился в своем кабинете и на мою просьбу принять позволил открыть передо мной двери. Я вошла, затаив дыхание. Мне было… страшно. О-о, меня трясло от страха и волнения! Я опасалась, что не смогу произнести и нескольких слов, однако успокоиться, как оказалось, у меня время было.

Королевский кабинет. Он был… обычным, но невероятно большим, и кроме письменного стола, за которым работал государь, был еще один, за которым собирались его советники. Но сейчас никого, кроме нас двоих, здесь не было. Король сидел за своим столом и что-то писал, не обращая на меня внимания, я стояла у двери и ждала, когда мне будет позволено подойти ближе.

Так продолжалось некоторое время, и мое терпение постепенно истончалось. Если Его Величество желал поиздеваться, то у него это вполне получалось. Только вот я не считала, что на мне есть хоть какая-то вина, и потому недавнее волнение постепенно переходило в раздражение. Это помогло собраться с мыслями и почувствовать себя уверенней.

Бросив взгляд на большие напольные часы, я поняла, что нахожусь в кабинете уже четверть часа, и раздражение усилилось. Я могла бы, конечно, изображать статую до тех пор, пока меня будут держать ноги, но не видела в этом занятии никакого смысла. А раз его не было, как и вины, из-за которой я оставалась бы тихой и покорной, то я решительно сошла со своего места и приблизилась к столу Его Величества.

Он даже не поднял головы, только отложил одну бумагу и заменил ее следующей. Я смотрела, как государь откинулся на спинку кресла, устало потер переносицу двумя пальцами и вернулся к чтению документа. Я присела в реверансе, но осталась незамеченной. Поджав губы, я шагнула к столу. Мое дело было слишком важным, чтобы сдаться.

– Доброго дня, Ваше Величество, – повторила я то, что сказала, войдя в кабинет.

Король коротко вздохнул и вернул бумагу на стол, после взял в руку перо и что-то написал в верхнем левом углу. Я смотрела на его склоненную голову и умирала от желания схватить папку, лежавшую рядом с монархом, и ударить его. Поддавшись этому безумному порыву, я даже потянулась и скользнула пальцами по папке, но быстро опомнилась и отдернула руку. А в следующее мгновение услышала едва различимое хмыканье – мой маневр не остался незамеченным и, кажется, был понят верно.

– Государь, – позвала я, впрочем, безрезультатно.

Уже не зная, что еще сделать, но не вызвать гнев, я отошла от стола, приложила ладонь к сердцу и запела:

Овеянный славой, богами хранимый

От южных пределов до северных врат,

Ты сердцем воспетый и вечно любимый,

Сияй же вовеки, родной Камерат.

Заслышав первые слова нашего гимна, король повернул голову в мою сторону и воззрился изумленным взглядом. Впрочем, к концу первого куплета он уже откинулся на спинку кресла, отложил перо и смотрел на меня с искренним интересом.

Король наш великий – отец и защитник,

Ведешь нас на битву иль к славе твоей…

– Довольно! – воскликнул государь, оборвав меня на полуслове. – Шанриз, у вас совершенно нет голоса. Вы поете ужасно.

– Но рвение и душевный порыв должны были искупить этот недостаток, – возразила я.

– И знание гимна похвально, – согласился Его Величество, правда, тут же и добавил: – Но всё это не уменьшает моих страданий.

– Зато искупают мои, – ответила я, глядя на него открытым взором.

– Так это месть? – изломил бровь монарх. – Она удалась, и что дальше?

– Я прошу выслушать меня, государь, – склонив голову, произнесла