А сейчас что делать?

— Учи чужих дочерей. Полезно.

Бабкин задумчиво поглаживал подбородок.

— На комсомольском собрании, что ли, выступить?

— Попробуй, но какому-нибудь Аскольдику это будет не по нутру, и он обвинит тебя в возрождении традиций средневековья. Ты знаешь, как эти мокроносые петушки защищают свою «мужскую честь». Ни в чем поступиться не хотят.

Для Багрецова эта тема была больной, волнующей, но нужно было торопиться. Времени оставалось в обрез.

Прощаясь с Бабкиным, Вадиму хотелось расцеловаться, но он сдержался, чтобы не выдать себя… Да, конечно, ничего особенного, обычный рейс на ИЛ-18. До скорого свидания, Тимка.

Глава тридцать пятая

Наши друзья накануне старта. О чем они могли думать и как об этом узнать? Что такое вялая лирика и можно ли ее определить методами электроники? И в конце — о крылатом слове победы и счастья.

Нечего и говорить, что подготовка к таким ответственным испытаниям была закончена задолго до полета, назначенного на рассвете. С шести часов вечера территория, откуда должен был подняться «Унион», находилась под усиленной охраной, и ни один человек, кроме директора Ионосферного института Набатникова и еще двух-трех ответственных лиц, не имел права подходить к летающей лаборатории.

Нельзя даже сравнивать предыдущий старт с территории НИИАП, когда «Унион» нужно было только переправить на ракетодром Ионосферного института, но все же печальный опыт с молодыми инженерами, случайно оставшимися в центральной кабине, сейчас, несомненно, учитывался.

Здесь бы, конечно, никогда такого не произошло. Сам Набатников осматривал каждый отсек гигантского диска, низко согнувшись, до боли в спине ходил по трубчатым коридорам, заглядывая в камеры. Освещение прекрасное, не хуже чем в гостиных и каютах комфортабельного дизель-электрохода. Не лаборанткой Нюрой Мингалевой проверялись новые ярцевские аккумуляторы, а заводскими инженерами. Они прилетели сюда специально. Но и этого мало: окончательную проверку производил Борис Захарович Дерябин, он же испытывал всю автоматику, радиоаппаратуру и телеметрические устройства.

Наконец все люки и центральный вход «Униона» были опечатаны, и теперь за работой аппаратуры и поведением животных следили только на расстоянии в лабораториях института.

Пассажиров «Униона» уложили спать в десять часов вечера. Ни Поярков, ни тем более Димка Багрецов не смогли бы заснуть так рано. Но их положили в специально оборудованную для этого комнату, где главный врач «Униона» Марк Миронович включил аппараты «электросна» и, поручив медсестре наблюдать за спящими, осторожно вышел на цыпочках.

* * *

Вадим открыл глаза, закрыл и снова приоткрыл чуточку. Перед ним стояла какая-то бесформенная фигура, похожая на водолаза. Наверное, это сон.

— Довольно спать, — послышался гулкий и странный голос Пояркова. — Как старики говорят: «Царство небесное проспишь».

Он уже был готов к полету, одет в скафандр и сейчас говорил, не поднимая прозрачного шлема.

У Багрецова невольно мелькнула мысль: «А ведь мы скоро будем в этом «царстве небесном». Царстве вечного холода, тьмы, пустоты… — Он вздрогнул, поежился и тут же поспешил себя успокоить: — Нет, это говорится в другом, мистическом смысле. «Царство небесное» сулят после смерти… А мы ведь тоже можем…»

До того рассержен был Вадим этой нелепой мыслью, что мгновенно вскочил с постели, готовый сразу же надеть скафандр и лететь, лететь куда угодно, забыв о своем позорном малодушии.

Но все это оказалось не так-то просто. Открылась дверь, и, предводительствуемая Марком Мироновичем, на пороге показалась целая бригада врачей в белых халатах. Сейчас они будут выстукивать и выслушивать пациента, советоваться и качать головами. Стоит ли, мол, посылать человека, в космос в таком неуравновешенном состоянии. И опять в голове у Вадима пронеслась навязчивая, тошная мысль: «Консилиум у постели умирающего».

Собрав всю свою волю, Багрецов проявил чудеса выдержки. Ни привычные дедовские методы выслушивания больного, проверка пульса на ощупь, ни современные электронные приборы, те, что безошибочно рисуют на экране физиологические процессы, происходящие в организме, не показали сильного нервного возбуждения и тем более угнетенного состояния будущего космического пассажира. В эти минуты Вадим мог совсем не дышать или даже остановить биение сердца, как, говорят, это делали легендарные индийские факиры, только бы врачи допустили его к полету.

Зря беспокоился Багрецов. Врачи еще раньше изучили его организм. Они долго искали сердечные и всякие другие неполадки, которые хоть в малейшей степени послужили бы препятствием к столь серьезному испытанию. И дело вовсе не в том, что у него не нашли какого-нибудь аппендицита или других скрытых болезней, могущих неожиданно обостриться в самое неподходящее время; и не в том, что Багрецов вдруг оказался «атлантом», то есть идеальной человеческой особью с точки зрения врачей и художников. Все это относительные пустяки.

А в чем же суть? Почему именно на Багрецова пал выбор Набатникова, когда он искал второго пассажира «Униона»? В том-то и дело, что здесь не подходит слово «пассажир», здесь нужно лицо активное, действующее. Значит, если Пояркова считать командиром корабля, как это принято в авиации, то Багрецов должен быть либо вторым пилотом, либо штурманом, или, что ему ближе всего, бортрадистом.

Об этом сейчас и зашел разговор, когда Поярков и Багрецов, уже облаченные в скафандры, ждали, пока их подвезут к «Униону».

Откинув назад шлем, Поярков оживленно рассказывал:

— Я раньше думал, что в первых космических рейсах нельзя будет обойтись без летчиков-испытателей. Они освоили реактивную технику, сложнейшую аппаратуру. У них изумительная реакция, выдержка, хладнокровие. Ты думаешь, мне легко было научиться водить самолет и тем более управлять «Унионом»? А Борис Захарович утверждает, что это зря потерянное время. Ни я, ни даже он на Земле не будем управлять кораблем, а поведет его автоматика, программные счетно-решающие машины и всякая другая умная, но бездушная техника. Обидно.

Вадим скупо улыбнулся.

— У вас все-таки должность есть — командир корабля. А у меня…

— Не может быть такой должности, — прервал его Поярков. — Чем я буду командовать? Кем?

— Мною. Но ведь я же совсем никто. Ни пилот, ни штурман, ни радист. Механизмы за весь экипаж работают. А мы только наблюдатели.

— Наконец-то подобрал нужное слово. Только и оно не совсем точное. Когда-нибудь люди придумают другое. Вот мы скоро поднимемся, и за нами будут следить тысячи наблюдателей.

Поярков рассказывал, что в разных институтах ученые увидят приближенные электронными телескопами планеты и звезды. Приборы будут следить за всем, что делается в камерах «Униона» и снаружи.

— Но только мы настоящие наблюдатели, — продолжал он. — Ведь у человека есть еще