– Да-да, поддержите его; там от полка тоже одно название осталось, – растерянно пробормотал комдив.

Ориентиры, по которым нужно было вести огонь, спасая морских пехотинцев, на батарее были давно пристреляны, а прицелы тщательно выверены. Поэтому батарея главного калибра била по площадям, перенося по настоянию корректировщиков огонь от одного не раз «отстрелянного» участка фронта на другой и при этом неизменно истребляя противника, развеивая его, приводя в ужас. Уже дважды полковник Осипов хватался за телефонную трубку, чтобы похвалить и подбодрить артиллеристов, выполнявших ту часть солдатской работы, которую сами моряки выполнить уже были не в состоянии.

Но, видно, никакие потери остановить почти обезумевшее румынское командование уже не могли. Видимо, Антонеску действительно находился где-то неподалеку и лично командовал общим наступлением на Одессу, поскольку то, что произошло на следующий день, заставило Гродова изумиться.

Вновь взломав оборону и заставив русскую пехоту отступить в сторону моря, а значит, и в сторону береговой батареи, румыны тем не менее остановились и стали поспешно окапываться. Поскольку дело шло к вечеру, комбат предположил, что они благоразумно решили закрепиться на этом рубеже, чтобы назавтра продолжить натиск. На месте румынского генерала он поступил бы точно так же.

Однако все эти благодушные предположения комбата развеялись, как только он увидел в бинокль, что в предвечерних сумерках на равнине, прилегающей к батарее, одна за другой стали появляться новые шеренги вражеской пехоты. Причем ни налета авиации, ни артиллерийской атаки перед этим фронтовым демаршем почему-то не последовало. Да и наблюдательные посты морских пехотинцев могли удивить свое командование разве что тем, что слышна сильная барабанная дробь и что в одной из шеренг шествует священник с иконой.

– Священника-то зачем под пули гнать?! – неожиданно вступился за батюшку тот, кому вступаться за него не положено было ни по штату, ни по чину, – комиссар батареи.

– Вот тут ты не прав, политрук, – возразил Гродов. – Идеологически не прав.

– Не об идеологии я сейчас, – поморщился Лукаш, – а чисто по-человечески.

– И я тебе тоже толкую чисто по-человечески. Со священником – это они в румынском штабе придумали очень хорошо. Дескать, понимай так: здесь мы тебя, солдат, по тупорылости своей псевдоофицерской, погубили и здесь же, на поле боя, грехи отпустив, отпели. Не было бы при батарее тебя, комиссар, я бы, на все это безумие глядя, и себе, может быть, какого-никакого священника или хотя бы дьячка завел.

– Этого я тебе, командир, решительно не советую.

– Потребуешь разжаловать за политическую близорукость?

– Разве я когда-нибудь в командирские дела вмешивался? – в голосе политрука послышалась легкая досада. Он действительно все это время вел себя достойно. – Я свой участок и свою участь на батарее знаю.

– А с началом обороны города даже возглавил нештатную батарейную разведку, не забывая при этом ни о флотских газетах, ни о политбеседах, – поспешно признал его правоту комбат. Он хотел быть максимально справедливым в отношении этого офицера.

Выслушав его, политрук загадочно улыбнулся и только теперь объяснил:

– Просто я подумал, что при мне, батарейном комиссаре, тебя, командир, враги как называют? Правильно, Черным Комиссаром. Это, считай, уже твой псевдоним на всю войну, на всю твою солдатскую жизнь. Таким прозвищем любой генерал возгордился бы. А при батарейном дьячке тебя и называли бы «черным дьячком» или в лучшем случае «черным батюшкой в подряснике». Пережил бы ты такое поругание?

– Ты что, политрук?! Какой, к дьяволу, «черный дьячок»?! Еще и в подряснике. Да никогда! – взорвался искренним возмущением Гродов, не отрываясь при этом от окуляра стереотрубы. – Узнав об этом, тут же покончил бы жизнь самоубийством.

…И все, кто в эти минуты находился на центральном командном пункте, рассмеялись. Аргумент Лукаша, в самом деле, выдался хлестким.

– Потому и говорю: цени, командир, лелей своего родного… красного пока еще комиссара.

Однако шутки шутками, а, наблюдая за этим парадным шествием смертников – плечо в плечо, офицеры впереди, с саблями наголо, – комбат вдруг вспомнил, что видел нечто подобное в каком-то из фильмов о Гражданской войне. Ну конечно же видел! Почти так же уверенно, только значительно четче держа шеренги и печатая шаг, шли в бой офицерские батальоны Белой армии – «корниловцы», «дроздовцы», «марковцы», «деникинцы», еще какие-то… И называлось это у них «психической атакой».

– Ты видишь этот цирк, капитан? – ожил в телефонной трубке голос полковника Осипова.

– Как же не видеть?! Правда, солдаты у них выглядят как-то слишком уж мешковато и ходят – как новобранцы после первого построения…

– Точно как тюки с половой; не чета нашим, русским.

– Вот и я тоже соображаю: может, вывести из окопов своих и показать, как ходят в «психическую» морские пехотинцы?

– Не то время, комбат. И силы, как видишь по тем, кто у них марширует и кто пока еще в окопах залегает, не те. На испуг решили взять нас – вот что я тебе скажу. Нечто подобное я видел в Гражданскую. Но мы сами такой испуг на них нагоним…

– Будьте снисходительнее к ним, товарищ полковник, – ответил Гродов. – У них ведь на сегодня планировался парад в Одессе. Но, поскольку со сроками не угадали, решили потренироваться на виду у моих канониров.

– Что с их стороны выглядит оч-чень опрометчиво.

– Только отдайте приказ всем своим: «Огня не открывать, пока не заговорят мои орудия!» Главный калибр, а также противотанковые пушки и минометный взвод к бою уже готовы. Словом, поберегите слова и патроны, а я тем временем отведу на этих мамалыжных завоевателях душу. Прежде чем идти на нас войной, пусть хоть немного научатся воевать, зная, когда действительно стоит выходить из окопов, а когда, наоборот, поглубже зарываться в них.

– Первый выстрел за тобой, комбат, – охотно поступился полковник лаврами укротителя легионеров. – Теперь уже это неоспоримо, как вся предыдущая слава твоей батареи.

– В таком случае аналогичный приказ: «Подпустить на сто метров и беречь патроны!» – получит и известный вам майор Денщиков.

– А, этот твой красный офицер с очень неудачной, старорежимной фамилией, – благодушно проворчал полковник. – Ты бы не сдерживал его и не подменял в бою, как в прошлый раз, когда лично поднимал его бойцов в контратаку.

– Так ведь для майора это был первый бой и первая атака. Нужно было дать ему прийти в себя.

– Будем считать, что уже пришел, – полковник явно недолюбливал Денщикова, но причиной этого, наверное, была не фамилия. В свое время эти люди где-то пересекались, и произошло нечто такое, что на многие годы отдалило их друг от друга. – Пусть теперь сам покажет, на что способен, чему научился.

39

«Осознают ли эти люди, что через несколько минут почти все они погибнут? – мелькнула мысль в голове комбата, когда сам он поймал себя на том, что поневоле засмотрелся на то, как все слаженнее эти смертники маршируют, словно бы приближение гибели заставляет их максимально выкладываться во время их „марша смерти“. – Конечно же осознают, однако идут все же красиво. Если бы еще и праведно. Впрочем, их дело солдатское: убивая – умирать, а умирая – убивать».