– У вас получилось. Вы остались в живых, – сказал Альберт.

Да, он выжил. И он свободен. Но какой ценой.

А Виктор? – подумал Мориц, но вслух не сказал. Альберт, казалось, разгадал его мысли.

– Вы больше не в ответе за Виктора. И я тоже.

Если он не вернется, все было напрасно.

– Вы сможете его простить, Альберт?

В этот момент приковыляла Жоэль. Начала она ходить совсем недавно и сейчас направилась к мужчинам, улыбаясь обоим. Искренная, невинная улыбка ребенка на краю пропасти. Мориц протянул девочке руку. Ее маленькая ладошка в его пальцах. У нее словно было больше сил, чем у него.

Мориц повел Жоэль на улицу. Открыв дверь, он наткнулся на взгляд Ясмины. Она замерла посреди танцующей толпы и смотрела на них. В первый миг ошеломленно, потом радостно. Будто ей понравилось увиденное, как если бы на порог вышли отец с дочкой. Порыв ветра взметнул в вихре пыль и лепестки цветов. Ясмина стояла меж танцующих, словно выпавшая из времени, неподвижная среди движения, красивая, смуглая женщина с самозабвенной улыбкой ребенка. Мориц пожалел, что нет у него слов, способных выразить все, что он чувствует к ней. Ни слов, ни прикосновений, ни безумств.

А если он и правда не вернется?

Надо уходить, подумал он, уходить как можно скорее. Не ради Фанни, а чтобы забыть Ясмину.

* * *

Праздник продолжался до глубокой ночи. Перед ресторанами шипели жаровни, из кафе гремела музыка, проспект освещали гирлянды электрических лампочек. Все были тут – мужчины и женщины, дети и старики, у каждого за ухом цветок жасмина. На самом деле каждый праздновал собственную победу: французы вновь обрели свою попранную было гордость, итальянцы – единство, пусть хотя бы на один день, а евреи просто выжили. Только у арабов не было причины для радости – их независимость была так же далека, как и перед войной. Но и они праздновали – ведь праздновали все. Может, та ночь была последней, когда все жители города плясали на улицах в едином порыве, а дальше их пути расходились.

* * *

Ясмина занесла кинжал, когда никто не ожидал. Удару следовало быть стремительным, холодным и смертельным. Она заранее продумала каждое слово, каждый ответ на все возможные вопросы, продумала даже момент, когда подойдет к Леону, – в воображении она видела все так, как оно и произошло. В разгар праздника, когда Сильветта танцевала с каким-то незнакомцем, потеряв мужа из виду, Ясмина отделилась от толпы и мягко, но решительно оттащила Леона от женщины, с которой он танцевал. Он удивился, слегка раздосадованный, но быстро утешился, подхватив Ясмину. Он танцевал размашисто и свободно, но Ясмина сопротивлялась ему, пока вовсе не остановилась. Никто – ни Альберт, ни Мими, ни Мориц, стоявшие неподалеку, – не услышали, что она сказала тогда Леону. Долго же она хранила эту тайну, выжидая подходящего момента. Всего несколько слов, однако они с такой силой вонзились в Леона, что он буквально ослеп от ярости.

Но в первый момент Леон рассмеялся. Потом помотал головой. Impossibile. Остановился. В центре ликующей толпы. Уставился на Ясмину. Она выдержала его взгляд. И он понял, что она сказала правду. Она спокойно ждала, когда в его глазах пробудится зверь, а затем ушла, предоставив Сильветту ее участи.

Свидетелей не было. Люди лишь видели, как Леон уводит Сильветту, ухватив за локоть, кое-кто заметил и ее испуганный взгляд. Никто не слышал, что происходит на вилле. Слишком уж гремела музыка на улицах. Лишь утром просочился слух. Только то был не слух, а правда.

Мужчины Piccola Сицилии обычно прощали своим женам измены – при условии, что никто никогда не узнает. Не так страшны были наставленные рога, как позор – слабость в глазах других. Леон был не такой. Преданным ему людям он покровительствовал, как родственникам, но тех, кто злоупотреблял доверием, отвергал – раз и навсегда. Он отбросил Сильветту в одну минуту – и она пала так низко, что больше не смогла подняться. Пусть она хоть всему миру рассказывает, что Виктор соблазнил ее, ему плевать, она для него больше не существует. Он вышвырнул ее из дома и запер дверь. С пустыми руками, в платье, в котором она только что веселилась. Без денег, без багажа, Сильветта скользила по боковым переулкам. Синяки темнели на ее лице позорным клеймом. И каждый, к кому она стучалась, знал, что для Леона существуют лишь две категории людей: друзья и враги. И кто поможет Сильветте, тот станет ему врагом.

То же касалось и друзей Виктора. Им пришлось выбирать между Леоном, дававшим им работу, помогавшим, и отсутствующим Виктором. Ясмина сознавала, что дорога домой теперь для Виктора заказана. Связи у Леона имелись обширные, и в этом городе Виктору больше нет места. Ему придется уйти, если он не захочет жить тенью, как Сильветта. Кто-то видел ее спящей на пляже. Кто-то опознал ее на рынке, где она, закутанная в покрывало, бродила, подбирая объедки, гнилую картошку и апельсиновые корки. Старики наказывали детям держаться подальше от обесчещенной, в которую вселились злые духи.

* * *

Морицу было жаль Сильветту. Она вовсе не заслуживала, чтобы с ней обращались как с прокаженной. Ясмина следила за участью соперницы с тихим удовлетворением, а Мориц тревожился. И не только за Сильветту, но и за Ясмину. Он сам дал Сильветте козырь, которым она может погубить Ясмину. Он тайком отыскивал Сильветту на пляже, после вечернего сеанса приносил ей еду. Иногда кускус, иногда шакшуку или рыбную похлебку, которую сварила Ясмина. Сильветта принимала еду с благодарностью. Если он ее находил. Иногда она исчезала на несколько дней, а потом вдруг опять появлялась. Она жила милостыней чужих людей.

– Пожалуйста, Сильветта, никому не говорите, кто отец Жоэль.

– С какой стати я должна ее щадить? Эту змею!

– Ради Виктора.

– О, Виктор! Он предал нас всех.

– Умоляю вас, Сильветта.

– Спокойной ночи, Мори́с. До завтра. Вы же придете завтра, не так ли?

– Да. Разумеется.

Если звезда Сильветты скатилась во тьму, то в квартале ощущалось воодушевление. Люди вздохнули свободно, все только и говорили, что о новой жизни. Свобода, завоеванная народами Европы, была по-прежнему недоступна арабам, и искры национализма, толкнувшего Европу к пропасти, теперь вспыхивали за морем.

8 мая 1945 года сгорела не только жизнь Сильветты, но и заполыхала соседняя страна. Глаза, что годами были устремлены на север, теперь обратились на запад, в сторону Алжира.

Сетиф. О Сетифе поначалу перешептывались, но вскоре о нем уже негодующе кричали во весь голос. Во время празднования победы один алжирец в Сетифе, городке неподалеку от границы с Тунисом, размахивал бело-зеленым флагом с красной звездой и полумесяцем. Один-единственный человек во всей толпе. Французский жандарм застрелил его. И десять тысяч разъяренных алжирцев двинулись к европейскому кварталу. Началось с криков о равенстве и независимости, а закончилось кровавой резней. Арабы убивали европейцев, счет шел на десятки. Французы палили с балконов в толпу. Кровь лилась рекой.