Это не так уж похоже на «политическую свободу». В этих районах «гетто» повсюду царят страх и насилие. Значит, налицо доминирование. Что же происходит в Ферусоне? И вообще в Соединенных Штатах?

В типичных повествованиях об истории США отдельное внимание уделяется ее исключительности в деле построения прочных республиканских институтов, начиная с блестящего проекта конституции страны. Реальность же намного сложнее. Да, в эволюции американского Левиафана есть много достойного восхищения, но при этом не следует упускать из виду так называемый «побочный урон», к которому можно причислить и происходящее в Фергусоне. Как мы видели в главе 2, американский Левиафан был в каком-то смысле создан федералистами. Их проект построения государства не был лишен поводов для беспокойства. Они беспокоились о том, что слишком сильный президент может выйти из-под контроля и злоупотребить своей властью или попасть под влияние какой-то группы или «фракции»; отсюда вся эта система сдержек и противовесов и распределение власти между исполнительной и законодательной ветвями. Федералисты также беспокоились о том, что и народное представительство может быть чрезмерным; отсюда непрямые выборы сенаторов законодательными собраниями штатов и коллегия выборщиков президента. Им также пришлось пойти на уступки тем, кто беспокоился о сохранении «прав штатов» и автономии штатов-учредителей; отсюда ограничения федеральной власти и концепция о том, что все явно не прописанное в Конституции является сферой штатов. Они также пошли на уступки мобилизованным, склонным к восстаниям и подозрениям простым людям, беспокоящимся о том, что все это может означать деспотизм; отсюда Билль о правах и ограничения на федеральное налогообложение.

Эта глава повествует о том, что такая архитектура, хотя она и привела США в коридор, была своего рода фаустовской сделкой. Помимо всего прочего, в качестве одного из ключевых условий она сохраняла возможности южных рабовладельцев эксплуатировать своих рабов, а это не только ограничивало способность государства, но и пятнало его репутацию. Запятнанные в крови оковы означали, что федеральное государство в некоторых очень важных отношениях не исполняло своей функции. Прежде всего, оно, что очевидно, не защищало рабов, а позже афроамериканских граждан от насилия, дискриминации, бедности и доминирования. В связи с этим примечательно, что в Фергусоне преследовали, штрафовали, задерживали и даже убивали именно бедных чернокожих граждан.

Кроме того, уступки штатам и различные ограничения также означали, что федеральное правительство будет ограничено в своих возможностях защиты от насилия и экономических трудностей всех своих граждан, а не только афроамериканцев.

Другое связанное с этим последствие конституционной архитектуры, особенно ограничение федерального налогообложения, привело к тому, что государство испытывало трудности при предоставлении широких общественных услуг. Это видно по тому, как часто оно прибегало к партнерству с частным сектором для предоставления даже наиболее основных общественных услуг – от разнообразных военных вопросов до здравоохранения и соблюдения законности. Государственно-частное партнерство подразумевает, что государство предоставляет поддержку, стимулы и иногда финансирование, но рассчитывает на частный сектор и сегменты общества для осуществления услуг, а иногда и для выбора направления их развития. В популярных дискуссиях такую стратегию часто восхваляют как способ привлечения энергии и креативности частного сектора. Иногда и в самом деле удавалось воспользоваться этими преимуществами, и, что важнее, это помогало США оставаться в коридоре, несмотря на глубокие конфликты и на множество новых вызовов, встававших перед страной. Благодаря эффекту Красной королевы, американское государство постепенно расширяло свои возможности, но его слабости и неспособность решать наиболее насущные проблемы сохранялись, и в итоге многие вопросы приходилось отодвигать в сторону. Некоторые общественные услуги, такие как здравоохранение и инфраструктура, не говоря уже о перераспределении дохода благодаря налогам, гораздо труднее предоставлять эффективно в рамках партнерства с частным сектором, потому что рынки, даже при поддержке государства, часто не могут предоставить нужный уровень качества или покрытия. Такая партнерская модель выглядела еще более сомнительной, когда речь заходила о соблюдении законов и разрешении конфликтов. Мы уже неоднократно видели, что «общество» – это не монолитное единство и что при достаточной мобилизации и политической ангажированности некоторые сегменты, такие как старейшины и мужчины в безгосударственных обществах (глава 2) или брахманы в Индии (глава 8), ставят социальные отношения и нормы под свой контроль. То же было верно и в отношении Соединенных Штатов как в общем смысле, и еще ярче это проявлялось, когда дело касалось государственно-частного партнерства. Именно эти сегменты, представлявшие частную сторону такого партнерства, и отстаивали свои интересы при разрешении конфликтов, установлении законов и предоставлении общественных услуг. Наименее организованные группы американского общества, такие как афроамериканцы и бедняки, часто оставались на обочине жизни с плачевными последствиями для их свободы.

Как и другие Обузданные Левиафаны, американское государство вполне успешно предоставляло экономические возможности и стимулы, а объединение рынков на огромной территории и определенная координация политики, последовавшие за принятием Конституции, создали благоприятную для экономического роста среду. Американцы с энтузиазмом воспользовались этими возможностями. На протяжении XIX века экономика быстро индустриализировалась, а в XX веке позволила стать стране лидером в области технологий. Но общее благополучие было отмечено печатью все той же пресловутой американской отличительности, с ее ограниченной центральной властью, преобладающим влиянием элит и штатов, и моделью государственно-частного партнерства. Американский рост ассоциировался со значительным социальным неравенством и с тем, что некоторые слои населения (и далеко не только бывшие рабы после Гражданской войны) были полностью лишены доступа ко всем этим благам.

С этой точки зрения неудивительно, что показатель убийств в США примерно в пять раз выше среднего показателя Западной Европы. Неудивительно и то, что во многих частях страны высок уровень бедности, а афроамериканцы часто не имели доступа к возможностям и общественным услугам. Неудивительно и то, что такая модель государственно-частного партнерства не всегда срабатывала при предоставлении социального обеспечения бедным американцам. По мере роста мобилизации общества и общественного самосознания американский Левиафан иногда был вынужден предпринимать особые шаги в этом направлении для ликвидации вакуума, такие как «Война с бедностью» президента Джонсона, но часто таких усилий бывало недостаточно.

Парадоксально, но этот аспект американского Левиафана имел и другое важное непредвиденное последствие: недостаток эффективного мониторинга государственной деятельности в некоторых критически важных сферах. Зажатое в рамках федералистских компромиссов и частно-государственной модели, американское государство не справлялось с растущей сложностью задач по обеспечению безопасности в условиях холодной войны и ростом международного терроризма в последнее время. Не могло оно эффективно играть и роль наиболее могущественной страны – фактически полицейского всего мира. Поэтому оно развивало эти способности на стороне, без особого присмотра со стороны общества. Это привело к тому, что у Левиафана, пусть и связанного бесчисленными путами и по-прежнему обладающего фундаментальными слабостями, появились необузданные службы безопасности и вооруженные силы. В результате мир увидел страшное лицо американского Левиафана, особенно после разоблачений Эдварда Сноудена, заявившего о широкой слежке за американскими гражданами и о сборе данных Агентством национальной безопасности, происходивших без всяких ограничений со стороны общества или даже других ветвей власти.