– Ничего.

– Сосредоточьтесь получше, – посоветовала Офелия, стараясь скрыть панику. – Читать предмет – это как снять телефонную трубку. Надо прислушаться к тому, что он вам скажет.

Торн повторил манипуляцию, но теперь с ручкой от лампы, которую он крутил сначала в одну сторону, потом в другую, то увеличивая, то уменьшая яркость света.

– Ничего.

– И никаких образов? Никакого особенного ощущения? Даже смутного впечатления?

– Нет.

Офелия сняла очки.

– Возьмите их. Легче прочесть предмет, который еще не пропитан вашим собственным настроением.

Торн потрогал очки и вернул их Офелии.

– По-прежнему ничего. Как ни смешно, но, кажется, я не очень способен к чтению. А сейчас постарайтесь быть очень внимательной. Я хочу попросить вас об одной услуге.

– Нет!

Ответ вырвался у Офелии непроизвольно, но Торн невозмутимо продолжал:

– Увезите мою тетку с собой на Аниму. Ни вы, ни она не должны пострадать вместо меня от гнева Фарука. Не говорите никому о том, что вы знаете, и живите как раньше. Правда, это слишком тяжелое бремя, и не каждому оно по плечу.

– Нет, – повторила Офелия.

Она поискала вокруг себя предметы, которые можно было бы прочитать, но тюремная камера не предоставляла особого выбора.

Торн убрал пистолет в карман рубашки.

– Я не воспользуюсь им в вашем присутствии. Позовите охрану и уходите.

Офелия так отчаянно замотала головой, что ее пучок распался, и волосы рассыпались по плечам. Ужас овладевал ею все сильнее.

– Нет, нет, нет, – лепетала она, отказываясь верить происходящему. – Вы должны попробовать еще раз… Мы должны попробовать. Я смогу убедить Фарука дать мне еще одну попытку прочитать Книгу. Решение обязательно найдется, решение есть всегда.

– Офелия…

Торн обхватил ладонями ее лицо, заставив посмотреть ему в глаза. Неловко, боком сидя на стуле, он глядел на нее пристально и серьезно. В тусклом свете лампы шрамы, покрывавшие его руки, напоминали полумесяцы.

– Не нужно усложнять мне задачу. Мы с вами не можем выполнить желание Фарука, и вы это знаете. Он уничтожит мою память, а вместе с ней и меня самого. Я не хочу лишиться разума, как моя мать, понимаете? – Его ладони крепче сжали щеки Офелии. – Я не буду страдать, – пообещал он ей.

– Прошу вас…

Голос Офелии превратился в умоляющий шепот. Торн смотрел на нее озадаченно, и губы у него дрогнули – то ли в улыбке, то ли в гримасе страдания. Он осторожно притянул Офелию к своему стулу – так, чтобы им не мешали ее сломанная рука и его изувеченная нога. И, когда она подошла вплотную, положил голову ей на плечо.

– Когда я впервые вас увидел, вы показались мне какой-то… жалкой. Я подумал, что у вас нет ни здравого смысла, ни характера и вы не продержитесь до замужества. Это навсегда останется моей самой большой ошибкой.

Сердце Офелии разрывалось от горя и ярости. Он не имел права! Не имел права вот так ворваться в ее жизнь, все в ней перевернув, а потом исчезнуть как ни в чем не бывало.

Торн обнял ее, и в душе у нее что-то надломилось.

– Не падайте с лестниц, избегайте острых предметов, а главное, держитесь подальше от сомнительных личностей, хорошо?

По щеке Офелии скатилась слеза. От слов Торна в ней разверзлась пустота. Она была твердо уверена, что с той минуты, как расстанется с Торном, ей уже никогда не суждено испытать жара любви.

Торн коротко вздохнул у ее плеча.

– Да, и еще: я люблю вас.

Офелия задохнулась от рыданий. Говорить она не могла, да и дышать тоже было больно.

Руки Торна утонули в ее густых кудрях, его дыхание стало прерывистым. Он привлек ее к себе так близко, насколько было возможно, но тут же резко отстранился и хрипло произнес:

– Это… оказалось труднее, чем я думал.

Он откинул назад свои тусклые волосы и решительно отвел глаза от Офелии. Его веки покраснели, и это больше всего потрясло девушку.

– А теперь уходите, – пробормотал Торн. – Я не выношу слез при прощании.

Он отвел руку Офелии, вцепившуюся в его рубашку. Если бы не больной локоть, она держалась бы за него обеими руками.

– Уходите же, – глухо повторил Торн, видя, что она не двигается с места. – Чем дольше вы не уходите, тем труднее мне будет…

Слова замерли у него на губах. Он широко открыл глаза, и шрам на его брови пополз вверх. Офелия стремительно обернулась. И тоже увидела…

Из глубины золотой бронированной двери выступила чья-то нога.

Нет, Офелия не грезила. На ее глазах кто-то выбирался из сорокасантиметровой толщи золота. Поверхность двери светилась, как расплавленная лава, и, однако, на человеке не было никаких следов ожога. Проникнув в камеру, он стряхнул с одежды золотые песчинки. У него была черная кожа, и он носил костюм из шотландки – типичный наряд клана алхимиков с Пломбора. Металл двери уже затвердел, но в одном месте, там, где минуту назад сияла гладкая поверхность, образовались некрасивые бугры.

Человек спокойно взглянул через решетку на Офелию и Торна, как будто в том, чтобы проникнуть сквозь бронированную дверь, как сквозь масло, не было ничего особенного. Его кожа начала светлеть, глаза сузились, а одежда приобрела восточный характер. За одно мгновение незнакомец совершенно преобразился. Он пролез между прутьями решетки со сверхъестественной гибкостью, словно его тело было резиновым.

– Вот мы и встретились снова, маленькая анимистка, – мелодично протянул он.

Офелия открыла рот, но смогла беззвучно произнести лишь одно слово:

– Тысячеликий!

Чтобы фокусник из «Каравана Карнавала» очутился в таком месте, как тюрьма… Это было выше ее понимания. Но ее растерянность не шла ни в какое сравнение с изумлением Торна. Он оперся о стол, пытаясь встать на здоровую ногу, и от такого усилия рубашка на нем взмокла от пота. Стиснув зубы, он смотрел на Тысячеликого сверкающими глазами.

С царственным спокойствием Тысячеликий взял стул. Пока он усаживался, его эластичное тело раздалось в ширину. На лице, как грибы из-под земли, начали пробиваться большие, загнутые кверху усы; восточные одежды превратились в военную форму с бранденбурами[18], а взгляд съехал к переносице. Офелия с изумлением признала в нем косоглазого жандарма, который подхватил ее на лестнице в мануфактуре.

Он закинул ногу на ногу, обхватил руками колено и совсем перестал походить на военного.

– Я с большим интересом следил за боследними побытиями… за последними событиями, – сказал он совершенно другим голосом, на этот раз с северным акцентом. – Особенно за вами обоими.