Границы между юными потребителями джинсов и торговцами-фарцовщиками были размытыми, несмотря на то что большинство опрошенных мною хиппи в основном плохо отзывались о торговцах с черного рынка, поставлявших им так много вожделенных вещей. Их считали людьми второго сорта из‐за раболепия, которое они должны были выказывать иностранцам, чтобы получить от них вещи (на сленге это называлось «бомбардировкой»). В этом отношении многие хиппи были согласны с советской общественностью, считавшей, что подобное поведение унижает весь советский народ[790]. Кроме того, как и полагалось настоящим советским гражданам, советские хиппи презирали людей, имеющих дело с деньгами. Но в действительности и фарцовщики, и хиппи существовали на одной территории — и физически, и духовно. Антропологи Павел Романов и Елена Ярская-Смирнова назвали фарцовщиков экономическими диссидентами[791]. Субкультуры часто рассматриваются как форма сопротивления — и фарца, и хиппи были частью советского антисоветского мира. Более того, фарцовщики, которые специализировались на приставании к иностранцам, часто были детьми из более-менее привилегированных семей, выпускниками английских спецшкол, то есть того же самого резервуара, из которого пополнялось сообщество хиппи[792]. Улица Горького, гостиница «Россия», площадь рядом с Большим театром — эти места облюбовали оба сообщества[793]. Безусловно, многие хиппи были как покупателями, так и продавцами. Легендарный Солнце сам торговал на черном рынке. В его тетрадках можно увидеть записанные им от руки курсы валют и текущие цены на разные товары, в письмах иностранным знакомым содержатся просьбы привезти пластинки, а у своих подруг он просил деньги. Его друг Сергей Сорри, у которого Солнце жил какое-то время, вспоминал, как тот был вовлечен в сложную махинацию с иностранной валютой, которая включала в себя продавщицу из магазина валютных товаров «Березка» и японские зонтики от солнца[794]. Одна американка, приезжавшая в СССР, вспоминает, как столкнулась с ним и его приятелями в Москве и они убедили ее продать им джинсы за цену, сильно превосходящую ту, которую она сама заплатила за них в Штатах[795]. Друзья Солнца вспоминают, что у него всегда были деньги (которыми он, впрочем, щедро с ними делился)[796].

У некоторых хиппи среди их родственников и друзей были бывшие стиляги, уже включенные в подпольную экономику. Семья Вильяма Бруи жила за счет частного бизнеса в полуподпольной сфере[797]. Лучшим другом московского хиппи Макса Харэля был Борис Смирнов, король московской подпольной музыкальной торговли[798]. В Каунасе духовным лидером самого первого и наиболее организованного хипповского сообщества был известный в городе спекулянт. Алвитас Стаунис (Alvitas Staunis), по словам его друга Саши Егорова, был «законспирированным хиппи», который «и стригся, и пытался в институт поступить, и сколько-то проучился. Он больше был, по-московски говоря, скорее фарцовщик. Но, во-первых, через него шла вся музыка, потому что он имел связи с Минском, а поскольку он выглядел солидно, в костюме, у него даже бородка была, он привозил диски, джинсы, скупая у афроамериканцев…»[799] Очевидно, что, признавая некоторое противоречие между торговлей и антиматериализмом хиппи, Егоров был прекрасно осведомлен о близких связях между вещами, которые составляли мир хиппи, и хипповской идентичностью. Это ощущение подтверждается воспоминаниями львовского хиппи Фреда, который так говорит о своем друге Греге: «Да, он был фарцовщиком. Но его сфера была такая, как бы духовная. Он продавал эти журналы и продавал виниловые пластинки. У него была большая коллекция, но он не продавал что-то там»[800]. Здесь торговля выглядит скорее как акт «кураторства», нежели бизнес. Таллинский лидер хиппи Александр Дормидонтов также не видел противоречия между жизнью хиппи и своим бизнесом по пошиву для широкой тусовки джинсов из ткани, которую он закупал у ходившего за границу моряка. Более того: одно позволяло заниматься другим. К нему выстраивалась длинная очередь из желающих купить его джинсы, сделанные целиком из западных материалов, включая пуговицы, что, в свою очередь, позволило ему купить себе джинсовый костюм финской марки James: «Дешевый, — как он вспоминал сейчас, — но у нас это считалось супер»[801].

Время от времени хиппи наблюдали изнанку своего консюмеризма, хотя совершенно в своем, хипповском стиле: они не вдавались в детали. Александр Липницкий вспоминал, как Солнце, который жил в его квартире целое лето, пока родители были в отъезде, продал ему рубашку с пуговками на концах воротника. Когда его родители вернулись с Черного моря, он с гордостью показал им свою обновку. «Да, это хорошая рубашка. Это моя рубашка», — сухо заметил отчим (известный переводчик Брежнева Виктор Суходрев). «То есть Солнце у меня жил и затем продал мне рубашку, которую взял из шкафа моего отчима. Но мы не обижались на такие вещи», — заключил Липницкий[802]. Хиппи и правда достаточно вольно относились к частной собственности. У Миши Красноштана была слава заядлого вора. «Ты не мог пригласить его к себе домой. Он бы все забрал», — вспоминал его приятель[803]. Красноштан все равно оставался уважаемым в тусовке хиппи и был, безусловно, одним из лидеров сообщества вплоть до своего исчезновения в начале 1990‐х. Другие не так легкомысленно относились к подобному непринужденному хипповскому обращению с собственностью. Москвич Владимир Тарасов устроил в своей квартире небольшую коммуну, когда его мать и брат уехали в летний отпуск. По возвращении они обнаружили пропажу некоторых ценных вещей и книг — этот факт до сих пор расстраивает Тарасова. У таллинского хиппи Рейна Мичурина однажды хипповский приятель украл всю его ценную коллекцию записей рок-музыки. В ленинградской коммуне Yellow Submarine после того, как там переночевали хиппи, пропала дорогая фотокамера, что также не вызвало восторгов у хозяев дома[804]. Противоречие, возникавшее между верой в нематериализм и культурой, основанной на дефиците вещей, иногда угрожало разрушить кайф общинности.

Ил. 59. Таллинский хиппи и портной Александр Дормидонтов с друзьями, 1968 год. Фото из личного архива А. Дормидонтова

Дело было не в том, что материальные блага не имели никакого значения. Напротив. Просто правила игры были адаптированы к социалистической реальности. Способ, которым московский хиппи по прозвищу Боксер завладел джинсовой курткой заезжего западногерманского туриста, любовавшегося зданием Большого театра, вызывает ряд интересных вопросов об особенностях Востока и Запада. Как вспоминает сам Боксер, он просто сказал немцу, что собирается забрать его куртку, и протянул ему свою