— Дай Герберту ручку и бумагу, — послышалось издали, — он всё тебе напишет.

Траунс поскреб затылок и пробормотал:

— Он победил Блаватскую и прекратил всю эту чертовщину, но, клянусь Юпитером, выглядит ли он счастливее хотя бы на один пенс?

Смог стал еще гуще. Бёртон пробрался сквозь трупы и обломки, по дороге коротко приветствуя констеблей, свернул со Стрэнда, прошел по Хеймаркету и пересек площадь Пикадилли. Было где-то пять или шесть утра, и он ждал, когда зазвонит Биг-Бен, небо над головой слабо светилось, сквозь мрак пытался пробиться рассвет.

Огромный город молчал. Бёртон шел по Риджент-стрит, мимо разбитых окон и выпотрошенных магазинов, и никак не мог избавиться от ощущения, что мир вокруг него рушится, распадается на куски. Восстание закончилось. Блаватская умерла. Разум Распутина разлетелся на куски, и настоящее освободилось от его мрачного влияния.

Тем не менее что-то было неправильно. Глубоко неправильно!

Струи тумана кружились вокруг Бёртона, приглушая шаги. Он оказался на Оксфордской площади и свернул налево. На него обрушилось нестерпимое отчаяние — точно такое же, как тогда, в Адене, после возвращения с центральноафриканских озер. Несмотря на все усилия, он никак не мог избавиться от чувства, что работа не закончена.

— Что это? — пробормотал он. — Почему я чувствую себя так, словно потерпел поражение?

Он вышел на Вир-роуд и остановился перед узким зданием, сгорбившимся между скобяной лавкой и Музеем анатомии. Рядом с блестящей желтой дверью было высокое окно с синей занавеской. Изнутри к нему был прикреплен лист бумаги с объявлением, написанным размашистым почерком:

«Несравненная ГРАФИНЯ САБИНА, потомственная ясновидящая и пророчица.

Предскажет будущее, угадает мысли, сделает тайное явным, вернет любовь, поможет сохранить семью, снимет порчу и сглаз.

Стопроцентная гарантия успеха!

Прием с 11 утра до 2 дня и с 6 до 9 вечера.

Добро пожаловать!

Подождите в приемной — вас пригласят».

Бёртон взглянул на свое отражение в окне. Всё его жесткое лицо было усеяно красными и фиолетовыми порезами.

— Ничто из этого не твоя работа, — сказал он, — но Случай бросил тебя в гущу событий. И теперь ты должен сыграть свою роль до конца.

Он посмотрел на объявление.

Пророчица.

Он наклонился и оперся лбом о холодное стекло.

Африканский Глаз будет найден.

Внезапно он задохнулся и начал судорожно ловить ртом воздух.

Найден тобой.

— Бисмалла! — выдохнул он. — Да пропади оно всё пропадом!

На другой стороне улицы он заметил кафе, почему-то открытое в столь ранний час. Бёртон подождал, пока дыхание успокоится, пересек улицу, вошел и попросил кофе.

— Ты первый чертов посетитель за последние несколько дней! — сказал владелец, с любопытством разглядывая избитое лицо Бёртона. — Как насчет домашних гренок с маслом, приятель?

— Было бы замечательно. Благодарю!

Королевский агент сидел, попивая кофе и жуя гренки, пока не встало солнце; даже сквозь туман он увидел верхнее окно дома на противоположной стороне. Потом подождал еще три четверти часа, вышел из кафе, пересек улицу и постучал в дверь. Никого. Он постучал снова. Наконец графиня открыла дверь; на ней был длинный темно-синий халат.

— Прошу прощения, графиня Сабина, — сказал он. — Я знаю, что сейчас слишком рано.

— Капитан Бёртон, бог мой, что с вами случилось? Не попали ли вы под одну из этих ужасных многоногих карет?

Бёртон криво улыбнулся:

— Что-то в этом духе, графиня. Мне нужен ваш талант: речь идет об одном очень важном деле.

Какое-то мгновение она смотрела на него бездонными глазами, потом кивнула и отступила в сторону. Он вошел, проследовал за ней по короткому коридору через дверь, завешенную толстым бархатным занавесом, и очутился в приемной. Пахло благовониями сандалового дерева. Вдоль стен, ничем не украшенных, стояли деревянные стулья. Оттуда они прошли в другую комнату, поменьше: здесь мебели почти не было, но вдоль стен поднимались полки, на которых стояли эзотерические амулеты и талисманы. Над круглым столом в центре комнаты низко висела неяркая лампа. Графиня поднесла спичку к ее фитилю, потом села. Бёртон сел напротив. Он облизнул губы и сказал:

— Я… я боюсь.

Она молча кивнула. Потом посмотрела сквозь него и едва слышно прошептала:

— Цикл завершен. Настало время изменений. Приближается война.

— И я должен сыграть свою роль.

— Да.

— Я чувствую себя… не на своем месте.

— Да. Это не тот путь, который вам предначертан.

— Чей-то другой?

— Нет. Мы живем в странном мире, капитан, но скоро он станет еще страннее. Для вас обоих.

— Обоих? Вы имеете в виду моего помощника?

— Обоих вас, капитан.

— Объясните!

— Я… я не могу. Не знаю как. Прошу прощения. Но я чувствую… я чувствую, что вы разделитесь.

— Очень странно, — ответил Бёртон. — Но я действительно часто чувствую себя разделенным, особенно во время малярии. Я не знаю, что это означает.

— И я. Но… каким-то образом я знаю: от этого зависит всё.

Бёртон наклонился, и его брови взлетели:

— Что?

Графиня тряхнула головой и пожала плечами:

— Больше я ничего не могу сказать.

Наступило глубокое молчание. Они долго глядели друг на друга, пока предсказательница не прошептала:

— Зачем вы пришли ко мне, капитан?

Бёртон потер воспаленные глаза. Боже, как он устал! Положив изрезанные шрамами ладони на стол, он посмотрел на них и ответил:

— Графиня, будущее принимает свою форму благодаря прошлому и настоящему. Ни прошлое, ни настоящее не должны принимать форму в зависимости от будущего. Тем не менее в двух случаях — я знаю по меньшей мере о двух таких случаях — люди тянулись назад и вмешивались в ход событий. Сколько вреда они принесли? Нам надо ответить на этот вопрос. Я хочу заглянуть в то будущее, каким ему положено быть.

— Изначальная история? Невозможно.

— Отчего же? Ведь если мы идем по дороге «А», разве это означает, что дорога «Б» перестала существовать?

— Нет… но, хоть я и чувствую второй путь, я не могу его увидеть! Мы слишком далеко ушли от развилки — это за пределами моих способностей.