По знаку палача один из солдат перерезал шнур и сорвал мешок с головы приговоренного. Маленький лысый человечек заморгал испуганными глазками. Он ничего не говорил, не перечил, не защищался. Не мог — рот был завязан тряпкой. Он огляделся и сорвался с земли. Хаотичные, возобновляемые раз за разом попытки побега не имели шансов на успех. Снова и снова один из лысых амбалов движением руки, как будто нехотя, швырял его на землю. Наконец они схватили его под руки. Он обмяк и поддался.

Тысяча ртов скандировали:

— На-ка-зать! На-ка-зать! На-ка-зать!

Над отверстием собиралась влага. Нестабильная форма облачка, казалось, оживает в свете факелов.

Палач поднял руки, и толпа моментально замолчала.

— Ты воровал у жителей, и за это есть только одно наказание! — проговорил он. — Неизбежное и окончательное. Наказание сброса. У тебя нет оправданий! Нехватка — это нехватка!

Солдаты подняли его под руки и поднесли ближе к отверстию. Он беспомощно болтался, свесив голову набок.

— Наказание есть наказание!

Солдаты подняли его над отверстием. Подождали немного и отпустили.

Тишина длилась, и все еще не было слышно звука падения. Наконец люк начал закрываться. Палач встал над люком и сказал:

— Житель Яцек Липняж за свои проступки был сброшен и никогда уже к нам не вернется.

Люк захлопнулся.

* * *

Он выкурил уже вторую сигарету, нервничал из-за наказания, которое только что видел. И даже не потому, что этот маленький лысый человечек казался ему знакомым. Харпад странным образом подозревал, что это произойдет. Он никогда раньше не видел сброса, ведь он тут был всего пару дней, но хорошо знал, как это должно выглядеть. Этот маленький человечек обманул Вольфа, а закон Вольфа — это единственный закон Межуровня, потому наказание здесь неизбежно и неотвратимо. Никаких судов, защитников, доказательств, совещаний. Достаточно желания Вольфа — и сброс.

Нет, Харпад нервничал, потому что чего-то ждал. Он сел на трубе, чтобы отдохнуть, и не мог успокоиться. Что-то должно было случиться, но он не знал, что именно. Понимал только, что должен был там сидеть и ждать, пока что-то произойдет.

Появление девушки принесло ему частичное облегчение. Значит, это ее он ждал? Он не помнил, чтобы он с кем-то договаривался о встрече. Но помнил, что они встречаются не первый раз. Это было что-то сродни дежавю. Он знал, что она сейчас достанет из сумки оранжевую банку, а он выпьет сладкий газированный напиток.

Он выбросил сигарету и напряженно смотрел, как девушка приближалась.

— Привет, — сказал он, с трудом скрывая беспокойство.

— Привет. — Она присмотрелась к нему с улыбкой. — У меня что-то есть для тебя.

Он протянул руку еще до того, как она достала это из сумки.

Схватил банку, замотанную в бумагу, открыл и начал пить, пена стекала по подбородку. Этот напиток был ему нужен, чтобы восстановить контроль над собой.

— Вспомнил уже? — спросила Марыся.

Это был не первый раз, когда он плакал, увидев дочь. Радовался, что нашел ее, забывал, находил ее снова и снова радовался. Его существование определяли двадцатичетырехчасовые циклы, петля цикла односуточных жизней. Они не оставляли следа в памяти. Рождение и смерть сознания, без нарушения целостности тела.

Он прижимал ее к себе, не мог перестать плакать.

— Как долго?.. — спросил он.

Марыся покачала головой.

— Не знаю. Здесь никто не считает время.

Харпад смерил ее взглядом.

— Ты выглядишь лет на шестнадцать.

— В прошлый раз ты говорил, что на пятнадцать, — она засмеялась. У нее были здоровые, идеально белые зубы.

— Я не могу поверить, что ты так выросла… — Он вытер мокрое лицо рукавом. — А скоро снова забуду. Снова будем встречаться как первый раз.

— У тебя все лучше получается. Если бы ты еще не ел это месиво из компа.

— Там есть наноБ, — согласился он. — Когда после работы на фабрике я иду на обед, то ничего не помню. Я нажимаю кнопку. У меня есть деньги, но нажать кнопку проще. Потом я прихожу в себя, возобновляю контроль. Потом иду кодировать для Вольфа.

— А потом мы встречаемся.

— Да… — Харпад вдруг о чем-то вспомнил. — Вольф не должен узнать о твоем существовании. Он похитит тебя, чтобы контролировать меня.

— Я научилась прятаться от лысых, — она пожала плечами. — Знаю, что они меня ищут, чувствую их заранее.

— Когда-то не почувствуешь. Мы должны сбежать отсюда. Если бы ты только приходила раньше и останавливала меня, пока я не дойду до компа, я бы не жрал наноБ.

— Я не могу. Присматриваю за детьми.

Он посмотрел на нее широко открытыми глазами.

— Не моими! — быстро объяснила она и снова улыбнулась. — Это дети Элизы. Она заботилась обо мне, когда я попала сюда. Теперь я помогаю ей. У нее трое, это непросто, хотя мне кажется, что она счастлива. Точно счастливее, чем там, Наверху. Я могу не работать. Я чувствую Зов, но он не очень сильный. Я даже не пью «ВитЭли», как остальные. Могу идти на Зов, могу его игнорировать. Я выбираю то, что мне хочется. Эти банки «ВитЭли» я украла после того, как нашла тебя.

— Это небезопасно… сегодняшнее наказание… Он тоже торговал налево.

— Я знаю. — Она прижалась к нему. — Но без этого ты бы не пробудился.

— У тебя это от меня. — Он погладил ее по голове, но сразу же убрал руку. — Ты знаешь, как я зарабатывал на жизнь? Там, Наверху? Я был нюхачом, проверял ПО людей.

— Я не знаю, что это значит, — Марыся покачала головой.

— Благодаря этому они знали, сколько их отделяет от попадания сюда. То, что ты здесь… — Он опустил глаза. — Это моя вина. Я позволил втянуть себя в одно опасное дело.

— И потому ты попал сюда?

— Я тут… — Он запнулся. Спрятал лицо в ладонях, делая вид, что только трет глаза. — Мы можем уйти отсюда. Хоть сейчас. Я могу открыть вход в Стык, эти охранные роботы нас пропустят. Мы просто вернемся домой.

Марыся погрустнела.

— Мы уже пробовали. Мы прошли через Умиральню, ты не помнишь этого. Врата в Стык не открылись. Ты прикасался к панели, потом бил по ней. Ничего не произошло.

— Слишком мало наноID. — Харпад сгорбился. — Без него ничего не получится. Еще несколько дней, несколько банок «ВитЭли», и я смогу открыть шлюз.

— Дней? — Марыся не поняла этого слова.

— Циклы. Двадцать четыре часа. Помнишь Варшаву? Ночи и дни? Включения и выключения.

— Да. Становилось светло, а потом темно. Когда было темно, нужно было спать. Здесь лучше. Я… мало что помню.