– Нет, давай вместе. Вдвоем. Если, конечно, ты не хочешь позвать Китти.

– Я не хочу звать Китти.

– Будет весело, – сказала Фрэнсис.

Ее воодушевление казалось натужным, а когда Расс вечером позвонил ей, сжимая в руке календарь, они мучительно долго выбирали удобную обоим дату, точно выполняли тягостную обязанность. Экспериментировать следовало в будни, пока дети Фрэнсис в школе, но ровно в те дни, когда она была свободна, Расс отправлял пастырские обязанности. В конце концов Расс, мучаясь дурным предчувствием, условился встретиться с Фрэнсис в Пепельную среду[39].

Дни ожидания несли предвкушение пепла. Надежда, что Клем передумает бросать университет, пошла прахом еще в Рождество, когда сын позвонил и сообщил, что не поехал в Эрбану к девушке. Он уехал в Новый Орлеан, решив, что лучше встречать Рождество в одиночестве, в дрянном гостиничном номере, чем с семьей. Расс сознавал, что это его вина, хотел написать Клему, извиниться, попытаться наладить отношения, но не знал адреса. В январе Клем время от времени звонил домой, спрашивал Мэрион, не пришло ли письмо от призывной комиссии. В феврале сообщил, что позвонил в призывную комиссию и выяснил, что призывать его не планируют. Рассу бы встретить это известие с тем же облегчением, с каким восприняла его Мэрион, но он обиделся, что ему сообщила об этом Бекки, обиделся, что Клем так и не сказал им свой почтовый адрес, обиделся, что сын не планирует возвращаться домой. Бекки говорила, он работает в KFC.

Редкий проблеск света в жизни Расса – что Бекки, вопреки ожиданиям, пришла к вере и поделилась с братьями наследством – померк, когда она перестала ходить на службы в Первую реформатскую. Предложение Расса поступить в конфирмационную школу она с презрением отвергла: выяснилось, что Бекки и Таннер Эванс посещают другие церкви Нью-Проспекта, выбирая свою. Расс спросил почему, и Бекки ответила, что проповеди Дуайта Хефле ее не вдохновляют.

– Он в Бога-то верит? – спросила она. – Это же все равно что слушать Рода Маккьюэна[40].

Расс и сам сомневался, верит ли Дуайт в Бога, но ответил Бекки, что он, Расс, верит.

– Тогда, – сказала Бекки, – может, тебе следует чаще говорить о своих отношениях с Ним и меньше обсуждать вечерние новости.

На это Рассу было что возразить, но он догадался, что теология – лишь предлог, что она питает к нему неприязнь куда более личную и глубокую: Клему все-таки удалось настроить Бекки против отца. И, пожалуй, не без причины. Раковина ванной комнаты, в которую он теперь регулярно изливал семя, представляя себе Фрэнсис Котрелл и изгнав все помыслы о Боге, была в трех шагах от дочерней спальни.

Даже перспектива поехать в Аризону казалась туманной. Детей на весеннюю поездку записалось на три автобуса, два из них Расс собирался оставить у подножья Черной Месы, сам же думал поехать с третьей в школу Китсилли. Черная Меса находилась в центре Дине Бикейя. Нигде он сильнее не чувствовал связь с духовным миром навахо, как на разреженном воздухе плоскогорья, под меняющим сознание и пейзаж полуденным солнцем, под ночным небом, давящим тяжестью множества звезд. Первобытные условия Китсилли дадут Рассу возможность щегольнуть перед Фрэнсис умением с ними справляться, испытают ее тягу к новизне. И если Фрэнсис, в отличие от Мэрион, выкажет вкус к походным условиям, перед ними откроются безграничные возможности совместных приключений. Но когда Расс с превеликим трудом дозвонился до Кита Дьюроки, тот отрезал:

– Не езди туда.

– В Китсилли?

– Не езди туда. Энергии нехорошие. Тебя там не ждут.

– Ничего нового, – весело ответил Расс. – В сороковых меня там тоже не ждали. Помнишь, как ты отказался пожать мне руку?

Расс ожидал, что Кит посмеется над воспоминанием, как бывало не раз, но Кит не засмеялся.

– В Мэни-Фармс тебе будет безопаснее, – сказал он. – У нас там много работы. Жители месы злы на билагаана[41].

– Что ж, я умею налаживать отношения. Давай я приеду, и решим, как быть.

Помолчав, Кит ответил:

– Мы с тобой старые, Расс. Теперь все по-другому.

– Не такой я и старый, да и ты тоже.

– Нет, я старый. Недавно я видел свою смерть. Недалеко, на горе за моим домом.

– Не знаю, что тебе на это сказать, – ответил Расс, – но я рад, что мы с тобой увидимся снова.

Утром в Пепельную среду он оставил машину на парковке Первой реформатской, чтобы она не стояла подозрительно долго у дома Фрэнсис, и направился в гору по тротуарам, мокрым от таявших липких унылых снежинок. Было девять утра – час, более уместный для похода к врачу. Свежеокрашенный величественный особняк Фрэнсис напомнил ему о том, какую кучу денег ей выплатила “Дженерал Дайнемикс”; Расс позвонил, надеясь, что марихуана развеет снедавшее его дурное предчувствие.

– А вот и ты, – с этими словами Фрэнсис провела его на кухню, – я думала, не придешь.

– Ты хочешь, чтобы я ушел?

– Надеюсь, мы не совершаем большую ошибку.

Фрэнсис была в коричневом вязаном платье с широким горлом и в толстых серых носках. Увидев ее в домашнем, а не в воскресных нарядах и не в мальчишеской одежде, в какой она по вторникам приходила на собрания кружка, Расс с сильной тревогой осознал ее реальность, осознал, что она самостоятельная женщина, чьи решения и мысли никак от него не зависят. Ему словно на миг показали, каково это – быть Фрэнсис в любой день и час, жить своей жизнью, и увиденное восхитило его, но и напугало. На кухонном столе их уже дожидалась пепельница и неуклюже свернутый косяк.

– Ну что, начнем, – спросила Фрэнсис, – или будем обсуждать, пока до смерти не наскучит?

– Не будем. Только скажи, что ты действительно не против.

– Я ведь уже попробовала – ну, как сумела. Но мне не хватило.

Фрэнсис протянула руку, включила вытяжку над плитой, и Расс подумал: интересно, надела ли она нижнее белье. Платье соскользнуло с плеча, лямок лифчика не наблюдалось. Сзади ее гладкие плечи, прежде скрытые выходной одеждой от взгляда Расса, усыпали веснушки. Они тоже были реальны, и Расс затосковал по своим безопасным фантазиям. В фантазиях ему нечего было опасаться, пожалуй, их хватило бы и впредь. Но испугаться реальности Фрэнсис и пойти на попятный – значит подтвердить уничижительное мнение Мэрион о нем. Она дала ему позволение, поскольку считала, что Рассу не хватит духу им воспользоваться.

– Посмотрим, что будет, – сказал он.

Они встали рядом, сгорбясь под вытяжкой. Дым марихуаны обжигал, и Расс остановился бы на первой затяжке, если бы Фрэнсис не настояла, что одной мало. Она затягивалась косяком, держа его как дротик, Расс повторял за ней. Так они прикончили почти весь косяк и остановились, лишь когда невозможно стало держать окурок. Фрэнсис подошла к раковине, выбросила окурок в измельчитель отходов и открыла окно. Летящие снежинки казались Рассу странными, неестественными, точно их сыплет кто-то стоящий на крыше. Фрэнсис вытянула руки вверх, так что подол ее платья поднялся, а с ним и вопрос, надела ли она нижнее белье.