— Жалкий лгун! — пинаю я его снова. От собственного бессилия. Чтобы болью физической перебить свою невыносимую душевную боль.

— Пожалей пальцы, — ловит он мою ногу и зажимает в своих руках. — Оно того не стоит.

— Да, ты и правда того не стоишь. У неё ветрянка, Гош. У Мариэль. Меня позвала перепуганная Эрмина помочь, если смогу, — забираю я ногу и спрыгиваю со стола. Дёргаю шпингалет, чтобы глотнуть свежего воздуха — так тошно. Но от постоянных дождей окно разбухло и мне никак не удаётся с ним справится.

— Прости меня, — берёт он мою руку, обнимает, наклоняется к самому уху. — Я не знал, как поступить.

— Нет, ты знал! — вырываюсь я, чтобы продолжить своё бесполезное занятие. — Ты прекрасно всё знал!

— Я просто ждал подходящего момента, — одним движением справляется он со щеколдой и распахивает для меня окно.

«Как же хочется в него сигануть или лучше столкнуть туда этого наглого обманщика», — полной грудью вдыхаю я холодный вечерний воздух.

— И я не знал, как тебя представить, — кладёт он руки на мои плечи.

— Да, как обычно, Гош, — разворачиваюсь я. — Тётя, которую я сейчас трахаю. До этого я трахал другую тётю, но теперь с ней спит Медведь. А эта новая. Но тебе знакомиться с ней не обязательно. Потому что будут другие тёти. Много разных тёть. Что теперь со всем тебя знакомить?

Он смотрит на меня в упор, но молчит.

— Сегодня тебя от меня не тошнит? Или после того, как что-то побывает в руках Дамиана, оно становится слаще? Ведь я всё ещё Катарина. И кстати, — показываю я на часы. — Время вечерней прогулки. Пора, Георг Робертович! Ребёнок спать не ложится, ждёт.

— Ты сказала она больна? Но раз мне до сих пор не сообщили…

— Да, это неопасно, раз тебе до сих пор не сообщили, чёртов ты мудак.

— Даша!

— Что Даша? Да, её сыпь скоро пройдёт, не волнуйся, она поправится. Зря Эрмина так дёргалась. Так что, давай, убирайся! — толкаю я его в грудь ровно в тот момент, когда в дверь стучат.

— Простите, Ваша Милость, — кланяется на пороге Фелисия. — Вам из Живого леса. Просили передать.

— И ты подумай, как вовремя, — беру я в руки подарок. И даже сквозь бумагу чувствую нечто, похожее на цветочный горшок.

Разрываю упаковку, поставив на стол. И вижу то, что я так долго ждала: тонкие зелёные листья и среди них уже набравшие цвет, но ещё не распустившиеся фиолетовые бутоны крокусов.

— Нет, — подходит король со спины.

— Да, — сдираю я оставшуюся бумагу с горшка. — Езжай, Гош. Не заставляй больного ребёнка ждать. Не надо сейчас выбирать между мной и дочерью.

— Как ты не понимаешь, — покаянно упирается он лбом в моё плечо. — Ни сейчас, ни вообще… нет этого выбора. Между тобой и ей.

— И всё же ей ты рассказал про меня. А мне про неё — нет.

— Ты жена её отца. Жена короля. Это свершившийся факт. Думаешь, лучше если бы о тебе рассказали ей служанки? Но мне не приходится выбирать. Ты — моя жизнь, она — мой свет.

— Нет, Гош. Она из одной твоей жизни, а я из другой, — спугнув его как птицу со своего плеча, снимаю я с себя почтальонскую сумку, которая за два дня уже порядком отмотала мне плечо и кладу на стол. Даю понять, что больше нам говорить не о чем. И вообще надо хоть посмотреть всё ли у меня теперь есть для этого несчастного ритуала. Да и просто себя чем-то занять.

И то, как привычно, тяжело, металлически стукается тряпичная авоська о столешницу меня совсем не настораживает, а вот короля — очень даже.

— Это что у тебя там? — подхватывает он сумку быстрее, чем я успеваю сообразить.

— Только не вздумай лезть!

Но он не думает останавливаться, отгораживая меня плечом.

— Это дамская сумка. Это не по-мужски ковыряться в женских вещах и вообще не смей… — кручусь я вокруг него. Но сунув мне её в руки, он уже достал именно то, что видеть ему никак нельзя.

— Гоша! — не знаю, на что я ещё надеюсь, когда кидаюсь отобрать у него кинжал.

Но отстранив меня одной рукой, другой он подкидывает его. Легко, профессионально, изящно перехватывает на лету за рукоятку.

Как же красиво этот чёртов клинок ложится в его руку. Как идеально смотрится в его ладони злая опасная сталь.

— Это же то, о чём я думаю? — не позволяя мне подойти, прищуривается он.

— Это для самообороны.

— Правда? А это? — одним уверенным взмахом руки он срезает под корень мои крокусы.

— Гоша! Чёрт бы тебя побрал! — кидаюсь я к загубленным цветам. — Что ты делаешь?

— Врать ты совсем не умеешь. Да и пользоваться оружием, подозреваю тоже, — без ножен втыкает он клинок за пояс. — Но я мог бы и догадаться, что она вручит его тебе. Всё равно вручит. Рано или поздно, а расскажет тебе всё и всучит этот чёртов клинок.

— Дай сюда, — предпринимаю я глупую, отчаянную и совершенно безнадёжную попытку забрать то, что теперь принадлежит ему.

— Хорошая попытка, — уворачивается он, играя со мной как кошка с мышкой. — Но знаешь, что мы сейчас сделаем? Кое-куда пойдём, — хватает он меня за руку.

И мне не нравится всё: как железной безжалостной хваткой стискивает он мою руку, как тянет вниз по лестнице, но, главное, куда тянет. Меня до ужаса пугает его потемневший гневный взгляд. До дрожи — его непреклонная решимость. И до чёртиков — его яростное упорство.

— Не делай этого, Гош! Умоляю тебя, не делай!

И я понятия не имею что именно он задумал, но точно знаю, что мне это не понравится.

— Говоришь, есть надежда меня спасти? Я мог и бы и раньше догадаться что именно ты задумала, — я даже голос его не узнаю. Чужой, беспощадный. — Надеялась, всё у тебя получится? — тащит он меня по двору, словно не замечая, что я упираюсь.

— Нет другого способа тебя спасти.

— Нет никакого способа! — даже не оглядывается он.

И куда он меня привёл я догадываюсь по снопам искр, вырывающимся из трубы. По грохоту молота по наковальне. По горячему обжигающему воздуху, что встречает нас у двери, когда он открывает её рывком.

— Ваше Величество, — склоняется в поклоне потный кузнец, бросая свою работу.

— Работай, работай, Торус, я разберусь сам. Хочу показать Её Милости что мы делаем со старым негодным оружием.

— Нет, Георг, — это не я, умоляя его, встаю на колени, это просто ноги не держат меня от ужаса перед тем, что он собрался сделать. — Прошу! Нет!

— Да, моя дорогая. Вижу, ты выучила слово «нет». Запомни новое слово. Да! — кидает он кинжал в нагретую докрасна печь.

Я падаю с колен на пол как подкошенная. И всё это: земляной пол, ошарашенный кузнец, раскалённая подкова, что он держит в щипцах, и стены, на которых развешаны инструменты, конские сбруи, и какая-то утварь, всё это начинает вращаться не вокруг меня, а вокруг печи, где на раскалённых добела углях исчезает, превращается в кусок бесполезного металла моя надежда.