мы зарылись в землю друг против друга. Наша 6-я рота, после командования Левстрема и Свешникова, уже много лет как одна из лучших в полку, во время наступления вырвалась вперед и вдвинулась в немецкое расположение клином.

С начала войны 6-й ротой командовал Феодосий Веселаго, и младшими офицерами у него в это время были прапорщик барон Типольт и подпоручик Михаил Тухачевский, впоследствии маршал. Тухачевский был смелый юноша. В первый месяц войны при преследовании австрийцев он отличился, забрав два пулемета. Молодой человек был с большой амбицией. Тухачевский пожелал получить за это георгиевское оружие, но, так как он не мог доказать, что пулеметы были «действующие», а главное так как давать большие награды молокососам было против полковых порядков, был он представлен всего лишь к Владимиру. Близкие его товарищи рассказывали потом, что, когда он узнал, что георгиевского оружия не получит, от огорчения и злости будущий маршал расплакался.

Таким образом, вечером 19 февраля, после упорного боя и тяжелых потерь, полк наш зарылся в землю одной извилистой линией, имея одну свою 6-ю роту далеко впереди.

Всякий военный поймет, что такое положение представляло для этой выпяченной роты большую опасность, но штаб наш до этого не додумался и никаких распоряжений не отдал. Отходить назад сам, без приказания, Веселаго не захотел. Ночью, перед рассветом, поднялся густой туман. Пользуясь этим туманом, немцы подошли почти вплотную, без выстрела, а затем закидали роту ручными гранатами и бросились в атаку.

Ни до, ни после этого случая, насколько нам было известно, немцы таких «пластунских поисков» не предпринимали. Это была совершенно не их манера воевать. Но в ночь с 19 на 20 февраля, в противность всем вероятиям, они как раз это и проделали.

Веселаго схватил винтовку и довольно долго отбивался, но наконец упал, получив одну пулевую рану и две штыковых. С ним вместе бешено отбивались человек тридцать его верных солдат. И все они полегли рядом со своим командиром. Человек сорок с прапорщиком Типольтом, раненным в руку, отстреливаясь, успели отбежать назад и присоединиться к полку. Человек тридцать были забраны в плен, и вместе с ними Тухачевский. Как говорили, он получил удар прикладом по голове и был подобран в бессознательном состоянии. Славная 6-я рота фактически перестала существовать.

Через несколько дней началась настоящая весна. Стало пригревать солнышко, и понадобилось убрать трупы. Немцы предложили перемирие на три часа. От нас отправилась партия с большими лопатами и с нею наш священник отец Александр. Он рассказывал потом, что нашел труп Веселаго лежащим на спине, со сложенными накрест руками. На груди у него лежал его белый Георгиевский крестик. Кругом в беспорядке лежали его доблестные соратники. В Первую германскую войну немцы еще не потеряли образ человеческий, и находились среди них люди, умевшие чтить вражескую доблесть.

После гибели Веселаго Ванечка Эттер горевал, хотя друг друга они и не очень любили. Горевал Ванечка, впрочем, при всех потерях, так как был мягкосердечен и по-своему полк очень любил.

Помню, 7 февраля, под Ломжей, везут нас троих на телеге. Тавилдарова с простреленными пальцами ноги, Моллериуса с пробитым плечом и меня с разбитым коленом. Едем мы в телеге, на соломе, и хотя при толчках больно, но, по понятным причинам, настроение у нас скорее веселое. Могло быть много хуже. Проезжаем мимо штаба полка, по обыкновению отстоящего от сферы огня на приличную или, вернее, на неприличную дистанцию. «Из шатра выходит» Ванечка, велит остановиться, подходит к нам, целует нас и платком утирает слезы.

* * *

В старой царской армии на войне порядка было немного. Дисциплина была слабая. И солдаты, и в особенности офицеры проделывали безнаказанно иногда такие вещи, за которые в других европейских армиях полагался военный суд и почти неизбежный расстрел.

Но зато, конечно, ни в какой армии не ценили человеческую жизнь так дешево, как ее ценили у нас. Недостаток технических средств и общую неслаженность сплошь и рядом заменяли «живой силой», благо считалось, что этой «живой силы», драгомировской[38]«серой скотинки», у нас не занимать стать. Военная наука искони учила покупать военные успехи возможно «малой кровью». У нас зачастую великою кровью не покупали ровно ничего. Приказывали атаковать. И люди поднимались и шли, и валились, и гибли сотнями, и не только без всякого успеха, но и без всякой надежды на успех.

Таких нелепых и кровавых атак наш полк выполнил три: 11 октября 1914 года под Ивангородом, в июле 1916 года на Стоходе и в сентябре 1916 года под Владимиром-Волынским. Из всех трех ивангородская была самая нелепая и самая бессмысленная.

Так как атака эта была связана с Ванечкиным командованием, постараюсь о ней рассказать. А для этого передам слово единственному оставшемуся в живых офицеру, ее участнику, в те времена подпоручику, Сергею Дирину.

«Получен приказ от командира батальона – всему батальону, в 9 часов вечера, равняясь по 10-й роте, атаковать прямо перед собою австрийские линии. Так как приказ предусматривал влитие перед самой атакой рот второй линии в роты первой (в первой линии были 9-я и 10-я роты, во второй – 11-я и 12-я), я пошел к Андрееву, командиру 10-й роты, чтобы договориться о подробностях влития людей 12-й роты в его роту. Андреев сказал, что в указанный момент он даст свисток, по которому всем вставать и цепями идти в атаку. Моей же 12-й ускоренным шагом догонять 10-ю и вливаться в ее ряды уже на ходу. Я его спросил, произвел ли он разведку и выяснил ли местонахождение противника. Он мне ответил, что нет, но что атака будет вестись прямо перед собой, до столкновения с противником. На мое замечание, что не лучше ли будет перед выступлением собрать взводы в кулак, так как, по-моему, при полной темноте (луны в это время не было) атака цепями будет беспорядочной, он ответил, что приказ командира батальона этого не предусматривает и что, следовательно, атака будет вестись цепями.

Оставив Андреева, я решил повидать батальонного командира и пошел к нему в Здунково. Шел я с тяжелым чувством. Двухдневное лежание солдат в индивидуальных ячейках, в открытом, как бы выбритом, поле, насквозь простреливаемом и днем и ночью ружейным огнем, уже успело отразиться на морали людей. Ни шуток, ни разговоров. Только каждый старался как можно глубже уйти в землю. Больше всего меня беспокоило то, что атака начиналась с неизвестного расстояния против невидимого врага. Мне казалось совершенно необходимым ранее атаки, перебежками приблизить наши линии к неприятелю и там их окопать. Андреев