Хотя работа в госпитале отвлекала государыню от забот о собственном здоровье, она по-прежнему страдала одышкой и, когда не находилась среди публики, передвигалась в кресле-коляске. У нее стали пухнуть ноги и болеть зубы. Весной 1916 года зубной врач приходил к ней каждый день, иногда раза три. Цесаревич страдал от частых кровоизлияний в область локтевого сустава и коленей. Когда ребенок не мог передвигаться, Александра Федоровна часами лежала на кушетке в его комнате и обедала вместе с сыном. К вечеру боли у него усиливались. «Он боится ночи», – писала государыня. Чтобы развлечь брата, его навещали великие княжны Ольга Николаевна и Татьяна Николаевна.

«Бэби весь день был очень весел и радостен… Ночью он проснулся от боли в левой руке и почти не спал с 2-х часов; девочки долго сидели с ним. По-видимому, он работал ломом и переутомился. Он такой сильный, что ему очень трудно всегда помнить о том, что ему нельзя делать сильных движений. Но так как боль появилась внезапно ночью с такой силой и рука не сгибается, то я думаю, что это скоро пройдет – боль продолжается обыкновенно три ночи. Я плакала в церкви, как дитя. Не могу слышать, когда милый ребенок страдает», – писала она 6 апреля 1916 года.

Тем же вечером императрица писала: «Я провела весь день в комнате Бэби, раскрашивала яйца, в то время как мсье Г. читал ему или держал фен. Он страдал почти все время, задремал на несколько минут, а потом опять начались сильные боли. Самое лучшее – чтение, оно отвлекает на время мысли, когда страдания не так велики. Вид его страданий делает меня глубоко несчастной. Мсье Г. так добр и ласков с ним и прекрасно умеет с ним обходиться».

Те, кто хорошо знал императрицу, ни на минуту не сомневались в ее патриотизме. Война между Германией и Россией воспринималась ею как личная трагедия: брат государыни, Великий герцог Гессенский, служил в германской армии, но сама она считала себя русской. Она рассказывала своей фрейлине, что прожила в России двадцать лет. «Это родина моего мужа и сына, – говорила она. – В России я была счастлива как супруга и мать. Я всем сердцем привязана к этой стране». И все же ее печалила и судьба Германии. «Что случилось с Германией моего детства? – проговорила она в беседе с Пьером Жильяром. – У меня остались такие счастливые, поэтические воспоминания о моих младенческих годах, проведенных в Дармштадте. Но во время более поздних поездок мне показалось, что Германия изменилась, стала незнакомой страной, какой я прежде не знала… Ни мыслями, ни чувствами я не могла ни с кем поделиться». Вину за происшедшее она возлагала на кайзера. «Пруссачество – это погибель Германии, – заявляла она. – Я ничего не знаю о моем брате. Где он? Я дрожу при мысли, как бы император Вильгельм из мести ко мне не послал его против России».

Находясь в столь сложном положении, императрица особенно беспокоилась о репутации обоих воюющих государств. Когда германские войска варварски сожгли старинный город Лувэн, славившийся своей библиотекой, она воскликнула: «Я краснею, что была немкой». 24 сентября 1914 года она писала государю: «Я хотела бы, чтобы наши войска вели себя примерно во всех отношениях, не грабили бы и не разбойничали, пусть эти гадости творят только прусские войска… Я хотела бы, чтобы имя наших русских войск вспоминалось впоследствии во всех странах со страхом и уважением, и с восхищением… Я пристаю к тебе с вещами, которые меня не касаются, но я делаю это из любви к твоим солдатам и к их репутации».

Царица тяжко страдала от того, что идет война, приносящая людям столько мук и лишений. Как и многие другие, она желала одного – чтобы страдания не были напрасными. «Это вдвойне дает чувствовать страдания войны и кровопролития. Но подобно тому как вслед за зимой шествует лето, так после страданий и битвы пусть мир и утешение найдут свое место в этом мире, и пусть вся ненависть прекратится и наша возлюбленная страна разовьет свою красу во всех смыслах слова. Это новое рождение – новое начало, очищение души и разума. Только надо их вести по прямому пути и по правильной дороге».

Будучи, как и царь, пламенной патриоткой, государыня была убеждена, что они оба олицетворяют великое национальное движение, охватившее всю Россию. Она трудилась в госпиталях в ожидании победы, которая непременно придет. Лишь весной 1915 года, когда надежда на скорую победу поблекла, императрица, судя по ее письмам, впервые проявила глубокий интерес к работе, выполняемой государем. Интерес этот объяснялся ее заботой о супруге. До мозга костей проникнутая идеей самодержавия, веря, что это единственно приемлемая форма правления в России, Александра Федоровна опасалась, что ее добросердечный супруг, которого она обожала за деликатность и обаяние, ведет себя не так, как подобает самодержцу. В апреле 1915 года она писала государю: «Извини меня, мой дорогой, но ты сам знаешь, что ты слишком мягок и добр – громкий голос и строгий взгляд могут иногда творить чудеса. Будь более решительным и уверенным в себе. Ты отлично знаешь, что правильно, и когда ты прав и не согласен с остальными, настой на своем мнении и заставь остальных его принять. Они [министры] должны лучше помнить, кто ты. Ты меня, наверное, считаешь назойливой, но женщина порою яснее видит и чувствует, чем мой слишком кроткий друг. Смирение – высочайший Божий дар, но монарх должен чаще проявлять свою волю. Будь уверен в себе и действуй – никогда не бойся – ты лишнего никогда не скажешь».

Императрица советовала: «Будь самодержцем, мой родной… Будь хозяином и властелином, ты самодержец». При этом она настойчиво рекомендовала супругу остерегаться тех, кто, по ее мнению, посягает на прерогативы государя. Неизменной мишенью ее критики был Великий князь Николай Николаевич; она продолжала нападать на него до тех пор, пока он не пал[68]. Нападкам государыни подвергалась и Дума. «Дорогой, я слышала, что этот ужасный Родзянко и другие… просят немедленно созвать Думу, – писала она в июле 1915 года. – Пожалуйста, не разрешай, это не их дело, они хотят обсуждать вопросы, которые их не касаются и которые внесут еще больший разлад, – их нужно удержать от такого шага». Вновь и вновь слышен в ее письмах прежний мотив: «Мы не конституционная страна и не смеем ею быть, народ недостаточно для этого образован. Не забывай, что Ты самодержавный император и должен им оставаться. Мы не готовы для конституционного правления». Государыня защищала не только прерогативы императора, но и права сына, будущего монарха: «Ради Бэби мы должны быть твердыми, иначе его Наследие будет ужасным, а он с его характером не будет подчиняться другим, но будет сам господином, как и должно быть в России, пока народ еще так необразован».

Следующий шаг, с точки зрения императрицы, был вполне логичным. Ведя великую битву за спасение России и самодержавия, Александра Федоровна нуждалась в мощном союзнике. Она была убеждена, что Распутин – Божий человек, доказательством чему были его чудные молитвы, с помощью которых он не раз останавливал кровотечение у наследника. И теперь, во время войны, он был воплощением России: неотесанный, малограмотный, но набожный и преданный царю. Отсюда нетрудно было заключить, что Господь повелел Распутину провести Россию через военные испытания. Если она могла доверить ему самое большое ее сокровище – жизнь сына, почему бы не положиться на советы старца при назначении министров, командовании войсками и управлении страной?