— Те боги, которые не способны делиться властью или завоевывать сердца людей без принуждения.

— Ты подразумеваешь меня? — с угрозой спросил Один.

— Нет, отец. Тебя никто еще не называл ревнивым богом.

Эзиры задумались над словами брата. Некоторые вновь опустили взоры на обширное Средиземное море, на узкой каемке которого только и были у них приверженцы. Лица стали неподвижными, как у барышников, учуявших возможность словчить.

— Но твой сын не вернет назад моего сына.

— Есть пророчества, что после Рагнарёка те, кто уцелеет, будут жить в новом веке, в лучшем мире, где возродится Бальдр. Но ты не уцелеешь, отец. Волк Фенрир ждет тебя, и Фрейра ждет Сурт. Если же Рагнарёка не будет, разве можем мы утверждать, что Бальдр не воскреснет? Когда даже Локи готов будет заплакать по нем? Хочешь снова увидеть своего сына вне стен мира Хель — изволь выбрать другую дорогу.

На лице Одина появилось такое же выражение, как у человека, который видит далеко идущие последствия, свою выгоду.

— Как вам удалось выбраться? — спросила Свандис.

Перед ней сидела одна из тех женщин, с кем она разговорилась и всплакнула у фонтана в тенистом кордовском дворике, светловолосая Альфлед, некогда ее враг, а теперь товарищ.

Альфлед пренебрежительно пожала плечами и откинула волосы с лица, уже тронутого солнечным загаром.

— Маленький чернорясый мерзавец сказал здоровенному венценосному мерзавцу, что нас нужно превратить в монахинь. Берта — та франкская девушка, ты ее помнишь, — была счастлива при одной мысли об этом, она никогда не получала большого удовольствия от мужчин. Но Улед не захотела стать христианкой, а я не захотела стать монахиней. Я не слишком часто видела мужчин, вернее, одного мужчину, пока жила в гареме халифа. У меня было время по ним соскучиться!

— Так как же?

— О, мужчинами так легко вертеть, ты же знаешь. Я заговорила с одним из стражников, которые вели нас в какое-то проклятое Аллахом место. Сказала ему, как несправедливо полжизни просидеть взаперти, а потом сбежать туда, где тебя опять запрут. Смотрела на него, пока он не посмотрел на меня, а потом еще секундочку посмотрела и отвела взгляд. Заставила его поверить, что я без ума от него. Мужчины такие тщеславные, такие наивные. Когда он пришел ночью, я позволила ему снять цепь с двери и увести меня в кусты. Он не заметил, что за нами крадется Улед с длинной заколкой для волос. — Альфлед рассмеялась. — Он был хорош, это я могу сказать не лукавя. Надеюсь, он умер счастливым. Потом мы с Улед пробирались от деревни к деревне; все, что нам нужно, мы получали… за это самое. Ты рассказывала, что тебе тоже доводилось так поступать.

Свандис кивнула.

— А что ты намерена делать сейчас?

— Говорят, этот король-англичанин освобождает рабов. Здесь даже есть люди, которые утверждают, что они сами бывшие рабы. Это те, кто говорит по-английски. Наверняка король освободит и меня, позволит вернуться домой.

— Твои родственники не будут тебе рады, — заметила Свандис. — Обесчещенная женщина. Мужа у тебя нет, но ты не имеешь и права ходить с непокрытыми волосами, как девушка.

— Я вдова, — строго сказала Альфлед. — Вдова может снова выйти замуж. И какой муж обвинит ее за то, что это самое она умеет делать получше, чем девственницы? А мы с Улед умеем гораздо больше, чем любая девственница и чем все христианские жены, вместе взятые. Я легко подыщу себе мужа здесь, или в Лондоне, или в Уинчестере. Что касается Улед, то она мечтает только о возвращении в Кордову, потому что хочет для себя того же самого, что и я.

— Какого ты мнения о наших мужчинах? — спросила Свандис.

— Не слишком высокого. Те, кто говорит по-английски, — дети рабов. В ту пору, когда меня угоняли в плен, ни один тан не стал бы разговаривать с такими людьми без плетки в руке. Не могу понять, зачем понадобилось освобождать их. Среди этой черни нет ни одного, кто выглядел бы как рыцарь.

— Вон тот подойдет, — насмешливо сказала Свандис, указывая в окно на проходящего мимо Стирра, который огромными лошадиными зубами грыз неочищенный апельсин.

— Он по крайней мере похож на воина. Но все такие мужчины — из норманнов. Как и ты. Люди твоего народа схватили меня, продали в рабство. Я не смогу жить с одним из них.

— В Англии еще осталась куча танов и сыновей танов, — сказала Свандис. — Полагаю, ты с легкостью заманишь кого-нибудь из них в свои сети. Твое тело — твое приданое, такая опытная в любви женщина, как ты, после ночи с мужчиной может просить у него, чего только душа пожелает.

Черкешенка Улед, сидя в сторонке, прислушивалась к разговору на непонятном ей языке. Она безошибочно определила, что две женщины приступили к обмену колкостями, и встала. Она растопырила пальцы и посмотрела на ногти — это означало «спрячь коготки, не спорь». В гареме было немало секретных жестов. Альфлед проглотила язвительный ответ и напустила на себя равнодушие.

— Думаю, ты можешь принести пользу единому королю, — сказала Свандис. — Тому, кто обещал сделать меня своей королевой.

«И чего только мужчины не обещают, чтобы заполучить то, чего все они хотят», — подумала Альфлед, но ничего не сказала и лишь подняла бровь с вежливым интересом.

— Он желает знать, как обстоят дела в Кордове после смерти халифа. Ему также может понадобиться там агент, который говорит по-арабски лучше, чем мы. В одном ты можешь быть уверена: платит он щедро, настоящая сокровищница для тех, кто ему служит. И ты права: в его сердце есть особый уголок для бывших рабов вроде тебя.

«Посмотрим, дорогая, не найдется ли у него для меня особый уголок еще кое-где, — угрюмо подумала Альфлед. — Медные волосы, голубые глаза, сила, как у мавританского трудника. В гареме тебя позвали бы один раз, из любопытства, и на этом все».

— Я всецело завишу от твоей милости, — сказала она, благоразумно опустив глаза. — Чем особенно интересуется король?

— В данный момент, — ответила Свандис, — он интересуется изготовлением священных книг и источником их происхождения.

«Хлысты, стихи, мальчики, благовонные масла, теперь вот священные книги, — подумала Альфлед. — Иегова, или Аллах, или Иисус, пошли мне однажды мужчину без этих извращений».

В комнате, расположенной глубоко в покоях княжеского дворца, Шеф увидел расставленные квадратом скамьи. На каждой скамье сидели шесть писцов. У каждого было перо в руке, а на длинном столе перед ним стояла чернильница и лежал чистый лист непривычной восточной бумаги. Царапающий звук перочинных ножей стих, и две дюжины лиц выжидательно обернулись к королю варваров, который сумел прогнать прочь от города христианского императора.

Соломон обратился к писцам.

— Этот король, — сказал он, — обнаружил некий документ, заставляющий сильно усомниться в христианском вероучении. Документ, который докажет христианам — если те его прочитают, — что их Мессия, как нам, впрочем, давно известно, ложный Мессия, лишь провозвестник того, который грядет. Король хочет сделать много копий, чтобы эти сведения распространились по всему христианскому миру. Для этого мы и собрали вас. Он изложит то, что прочитал, я буду переводить на язык испанских рынков, то есть на известный нам всем арабский, а вы — записывать продиктованное. Позднее мы сделаем новые копии, и еще раз — как на арабском, так и на южнороманском языках. Может быть, еще и на латыни. И это только начало.