— Людей… — Вячеслав мрачно откинулся назад и предался воспоминаниям о прошедших днях. Они были наполнены для него постоянными заботами о раненых — как своих, так и чужих. Сначала чередой шли операции, связанные с извлечением стрел, потом ежедневные перевязки и бесконечное кипячение небольшого количества бинтов и различного рода тряпок, которые привезли степняки по просьбе великого «бахсы». Ветхая ткань была изношена до такой степени, что расползалась клочьями, а засалена так, что многочисленные насекомые, ползающие по ней, могли там найти для себя пищу на долгие годы. Как потом оказалось, несмотря на стоявшую тогда холодную погоду, данные тряпицы были сняты с отданных им спустя некоторое время колодников. Пришлось потом лечить этот многочисленный контингент от простуды, хотя самой главной проблемой у них была другая…

Если по порядку, то первым условием, выставленным воеводой за возвращение половецкой предводительницы, было освобождение всех христиан и пленников, которые раньше жили к полунощи от этих мест. Причем если про крещеных Трофим еще что-то мог объяснить, показав свой медный крестик, то про немногочисленных язычников, оказавшихся вятичами, приходилось всячески изворачиваться и врать. Мол, у него обет по приведению окрестных племен к Богу, и по приходе в Поветлужье те обязательно примкнут к своим сородичам, уже вошедшим в лоно христианской церкви. А между строк пришлось упомянуть, что работнику, который тебя не понимает, очень трудно что-то объяснить, особенно если дело касается таких сложных вещей, как изготовление железной посуды.

На такое условие половцы, скрипнув зубами, согласились безоговорочно. Во-первых, на Руси считалось богоугоднейшим делом выкупать или освобождать единоверцев, и к такому требованию они были готовы. Во-вторых, колодники принадлежали не им самим, а ясам. А в-третьих, больше половины из них были торками, печенегами или даже потомками угров,[155]являвшихся хозяевами этих степей пару веков тому назад, и не подпадали под выставленные условия. Однако даже при этом освобожденных пленников насчитывалось около шестидесяти, большинство из которых были мужчинами, хотя присутствовали и «чаги» — женщины, исполняющие роль служанок при половцах. И все они стояли на самой низкой ступени кочевого общества.

Если у славянских народов пленный в основном состоял в положении слуги, пусть хозяин и был волен распоряжаться его жизнью, то у степняков положение челяди выполняли хоть и бедные, но свободные члены общины. Колодники же были в положении скотины, если не хуже. Только тут Вячеслав понял, что значит слово «раб» в полном его значении. С бледными лицами, черными телами, воспаленными ранами, наги и босы, они еле передвигались по земле. Причину этого ему показали сразу: для того чтобы измученные люди не бежали, половцы калечили пленным мужчинам ноги. Точнее, резали пятки и в рану засыпали «тернии» — чаще всего рубленый волос конских хвостов.[156]И привычки ясов в этом ничуть не отличались от привычек других степных народов.

Поэтому список пациентов, требующих помощи, сильно пополнился, и на смену раненым пришли освобожденные невольники, которым требовались операции по чистке и штопке гноящихся ран. Помимо прочего, этих несчастных людей, большинство из которых просидели в плену от пяти до десяти лет, нужно было просто накормить, вымыть, а также выделить им теплую одежду, которой практически не было. И это стало еще одной причиной торговли с половцами, благо проблем с овчиной у тех никогда не было. Так что пока в течение нескольких дней Вячеслав резал, очищал и заживлял раны, ветлужский и воронежский воеводы продолжали спорить со степняками и делить пасущийся за холмом скот, пытаясь выторговать дополнительные условия для бывших пленников. Кстати, четверо из них чуть позже сказались бродниками и день назад уже покинули торговый караван на выделенных им лошадях с притороченными узелками еды, предварительно о чем-то пошептавшись с Твердятой и Трофимом.

За одежду и небольшое количество еды для бывших колодников пришлось пойти на уступки, хотя на итоговый полученный результат воеводы даже не надеялись. Все стадо они не получили, как и следовало ожидать. Половцы уперлись насмерть, сказав, что без этого стада они вымрут зимой, однако от почти десятитысячного стада свою треть «купцы» все-таки урвали. Этого было более чем достаточно. И не из-за того, что такой кусок по меркам Северо-Западной Руси весил как минимум шестьсот гривен кун. В степи овца стоила гораздо дешевле, а низкорослых скакунов в купеческой доле было от силы сотни три. Проблема была в том, что воронежцы не сумели бы зимой прокормить слишком большое поголовье, даже если продали бы часть живности по соседям и родичам. Именно воронежцы, потому что переправлять в Поветлужье сколько-нибудь огромное стадо было бы чрезвычайно обременительно. Так что большую часть четвероногой добычи забрали себе воронежцы, оговорив, что за это обязуются заботиться о той части, которая оставалась в собственности ветлужцев. Тех же колодников, которым было некуда идти или которые могли согласиться на переселение, забирал с собой Трофим.

Так что полученная с половцев добыча была очень весомой. Поэтому играть на тонких струнах их душ, требуя еще большего, было бы чревато. Нужно было найти компромисс между жадностью и осторожностью. И самым трезвомыслящим человеком в этой ситуации оказался Вячеслав. Хотя, с другой стороны, его трезвость сильно попахивала безрассудством.

Когда Трофим с Твердятой пришли похвастаться к лекарю успешным исходом дела и упомянули, что тому тоже достанется небольшая часть добычи, они встретили буйный отпор. Вначале Вячеслав в обычной своей манере прошелся по лезвию ножа, сообщив, куда они могут засунуть себе его долю. Потом сказал, что он сюда пришел вовсе не для того, чтобы набивать себе мошну, после чего у ветлужского воеводы погасли огоньки алчности в глазах, уступив место мрачной отрешенности. А под конец обозвал себя бессребреником и велел обоим собираться и взять с собой побольше денег. Поскольку Трофим уже знал, что обозначало это слово, еще не существовавшее на Руси, то он меланхолично позвенел перед носом Твердяты серебряными монетами и поспешил за лекарем, даже не ввязываясь с тем в спор.

Импровизированная лечебница состояла из нескольких обогреваемых шатров и была поставлена немного в стороне от лагеря, чтобы половцы тоже могли беспрепятственно получать помощь. Судя по тому, что они сюда нет-нет да и заходили, причем не только с боевыми ранами, искусство «великого шамана» пользовалось большим успехом. И это несмотря на то, что свой врачеватель у них имелся, благодаря многочисленным амулетам немного похожий на разряженную куклу, но все-таки, по словам Вячеслава, действительно пользующий больных. Правда, стоило признать, что сам местный шаман довольно часто отирался около ветлужского лекаря, принося ему какие-то лекарственные травы и молчаливо наблюдая за тем, как тот зашивает раны. Но это ничуть не говорило о его способностях, скорее об уме и понимании им того факта, что чужеземец уедет, а он останется с дополнительными крупицами знаний в обмен на толику степных лекарств. Несмотря на такую легкость доступа, охранная пятерка удмуртов все-таки старалась отслеживать, чтобы слишком много больных из степи здесь не скапливалось, а уж перед очами Вячеслава мог предстать только полностью разоруженный кипчак.