Тело Северьяна Покидаева, со следами страшных побоев, истыканное напоследок ножами, его товарищи найдут не скоро.

Но когда на следующий после кровавого зарученья день Миша Баташев встречи с Северьяном в условленном месте не дождался, Дмитрий Иванович Фоменко понял: произошло непоправимое.

В долгих ночных размышлениях отыскался и правильный ответ на случившееся: губительно неумелой оказалась их конспирация в работе с секретным агентом.

Понял Дмитрий Иванович, что, скорее всего, он сам и подвел товарища под беду. Проследил мысленно всю цепочку их общения с Покидаевым – неуклюжей была встреча-беседа в тюрьме, с запущенной легендой Хряка не состыкованная. Приходить Северьяну в тюрьму для встречи не следовало. Зря он, Фоменко, это предложил. Хоть по камерам, за крепкими замками-запорами и глухими дверями сидят арестанты, а все равно за любым тюремным эпизодом догляд имеют да с волей по своему «телеграфу» перезваниваются!

Место «прокола» Дмитрий Иванович вычислил точно, в одном ошибся – когда бы точно узнал, кто сыграл роковую роль!..

1

В тягостных раздумьях прошли остаток ночи и весь следующий день у Тимофея Лукьянова. Вернувшись домой с кровавого заручения, Лукьянов пытался уснуть, но сна не было, опьянение тоже прошло окончательно. Он вновь и вновь подымался с лежанки, накинув полушубок, выбирался в сени, смолил цигарку за цигаркой, до тошноты.

Встревоженная жена робко следила за Тимофеем, боясь о чем-то спрашивать его. Рано утром он собрался, долго смотрел, отодвинув занавеску на спящих дочерей, буркнул растапливающей печь жене, что попьет чаю на службе. Уже в дверях, словно запнулся – вернулся к колченогому кухонному столу, выгреб на столешницу горку серебряных монет:

– Прибери… Нам тут жалованье, наконец-то, выдали со всеми недоплатами в прошлом годе…

Со двора коня повел в поводу. Шел в еще густых, звонких от мороза сумерках по пустынному проулку, то и дело трогая кобуру с револьвером. Мелькнула тоскливая мысль решить все одним махом, ткнув стволом в висок. Не чувствующие ядреного холода пальцы машинально сдернули кожаный язычок со шпенька на кобуре…

Конь всхрапнул, повернул к Тимофею голову: в фиолетовом глазу – человечье понимание. Лукьянов ласково провел по чуть прихваченной куржаком лошадиной щеке. Набежали разом какие-то сумбурные отрывки мысленных картинок: вот он с молодой женушкой на сеновале… вот младшая дочурка осколок серого рафинада мусолит… вот старшая у облупившегося зеркала в сарафане-обновке крутится…

Появившись в участке, засел в кабинете, односложно ответив на рапорт дежурного и скомкав утренний развод. Выходил разве что в дежурку за кружкой кипятка. А так – все сиднем в кабинете и сидел, смоля махру. Обедать, правда, уехал в харчовку неподалеку, что совершенно с обычным поведением Лукьянова не вязалось, прежде обходился узелком с немудреной провизией из дома: кусок хлеба, луковица, иногда кусочек пожелтевшего сальца…

После обеда, по наущению Сарсатского и Гаврилова, Шурка Милославский специально навязался к начальнику в кабинет с заботами о конском составе. Но Тимофей и вида не подал. Чуть осипшим голосом, как обычно, не подымая глаз, отдал Шурке необходимые указания. Потом зазвонил телефон, Лукьянов схватился за трубку, и Шурка, так и не определившись – куда Тимофей загнет? – вернулся к настороженным корешкам в полном раздрае. Потом Лукьянов куда-то уезжал. Отсутствовал часа два.

Но к вечеру сам вызвал Сарсатского.

– На сколь встреча назначена? – глухо спросил, пряча глаза.

– Кака встреча, Тимофей Фомич? – округлил глаза Сарсатский.

– Харош придуривать, твою… – выругался Лукьянов.

– А… Так вы про это… – Алеха, заранее предупрежденный атаманом, назвал более ранний час.

– Ясно… – кивнул, так и не поднимая глаз Лукьянов. – С тобой, што ли, поедем?

– Но дак, само собой.

– Само собой… Да уж… Иди.

К Алехиной нареченной приехали уже в полной темноте, ближе к семи. Втроем приехали – Тимофей, Алеха и Яшка-милиционер.

Нюрка, с опаской встретив Лукьянова, натаскала на стол миски со студнем и кислой капустой, приволокла пышущую жаром чугунную сковороду с жареной картошкой. Обтерев фартуком, выставила на стол бутылку китайской хани.

Лукьянов и Сарсатский вяло выпили. Гаврилов за стол сел, но не пил, ссылаясь на изжогу. Время тянулось тягостно.

Во дворе залилась собака. Вздрогнув, Лукьянов уставился на двери. Но на пороге появились Самойлов и Некрасов-Логотенко. Хмуро поздоровались, мучаясь похмельем, которое за день только усилили, наглотавшись у третьего своего тезки – Мишки-Долгаря какой-то подозрительной бражки. Подсели к столу, выпили по полстакана вонючей китайской дряни, дружно зачавкали, тоже тары-бары не разводя.

Еще через полчаса притащился Милославский с плоской флягой спирта, которая была встречена шумным одобрением и тут же пущена в дело заместо ханьки, хотя той осталось-то хрен да маленько. Компания за столом, отпрокинув по стопке, с пониманием зацокала языками – спиртишка куды как лутчее мартышечьего пойла! Лукьянов выпил вместе со всеми, но разницы не почувствовал. Ему хоть помоев налей – тоска все перешибала. Да и пил он нынче совсем ничего. Только первую стопку до донышка, а после пригубливал, ставил рядом. На него косился, уминая картошку и зажевывая толстые ломти сала, Хохленок. Другие застольщики изредка кидали друг другу фразу-другую – о придавившем нынче морозе и прочей ерунде. К Тимофею никто с разговорами не лез, но косые взгляды-мазки он ловил, а больше кожей ощущал.

Прошло еще около часа в томительном и тягостном для Лукьянова ожидании. Почти не присевшая к столу Нюрка намотала платок, что-то шепнула Алехе и скрылась за дверью.

Наконец в дверях бесшумно возник низкорослый и угрюмый Бориска Багров, цепко оглядевший компанию.

– Слышь, Бориска, а Костя-то где? – пьяно поинтересовался Яшка Гаврилов. – Чо, не придет? Хм, не пойму чево-та я, Алеха… Навроде был же разговор? – Яшка недоуменно посмотрел на Лукьянова.

Тимофей безразлично подумал, что по-другому вчерашняя бравада Ленкова кончиться и не могла: «Заманили, чтобы замордовать, как вчера этого Хряка!»

Лукьянов так и остался во мнении, что вчерашняя жертва Ленкова никакого отношения к уголовному розыску не имела, что появившийся вместе с Ленковым здоровенный и неопрятный мужик чего-то напутал, или же расправу вообще учинили для запугивания его, Лукьянова. И он обреченно свесил голову…

– Будет! – уверенно ответил Сарсатский, глядя на Багрова, который ему еле заметно кивнул. Он шагнул к дверям и накинул ватную тужурку. – Обождите, мужики.

Вскоре в сенях раздались шаги. В черном провале открывшейся двери выросла знакомая всем фигура.

– Хлеб да соль чесной компании!

– О, Костя! Здорово, атаман! Заждалися! – оживились бандиты.