Маргарет Ольсен. Проходить в дом она не стала, осталась стоять за порогом, залитая солнечным светом, и вид у нее был очень серьезный.

— Мистер Айнсель…

— Зовите меня просто Майк, — сказал Тень.

— Хорошо, Майк. Не хотите прийти ко мне сегодня вечером, на ужин? Часиков в шесть? Ничего особенного, спагетти с тефтелями.

— Обожаю спагетти с тефтелями.

— Если у вас есть какие-то другие планы на вечер…

— У меня нет других планов.

— Ну, значит, в шесть.

— А ничего, если я принесу цветы?

— Ну, если без этого никак… Но только жест этот мы будем воспринимать как сугубо социальный. Не романтический.

Он принял душ. Потом вышел прогуляться — совсем ненадолго, до моста и обратно. Солнце было там, где положено, этакий тусклый четвертак в середине неба, и к тому моменту, как он вернулся домой, его спина была мокрой насквозь. Он сгонял на «Тойоте» в «Деликатесы от Дейва» и купил бутылку вина за двадцать долларов, усмотрев в цене гарантию качества. В винах он не понимал ровным счетом ничего, и калифорнийское каберне выбрал только потому, что когда-то, давным-давно, когда люди еще имели обыкновение лепить на задние стекла автомобилей всякие чудные фразы, прочел на одной машине ЖИЗНЬ ЭТО КАБЕРНЕ[102]и очень смеялся.

В качестве подарка он купил растение в горшке. Листья зеленые, цветов нет. Никакого намека на романтику — даже самого отдаленного.

Еще он купил упаковку молока, которого не пил, и кое-каких фруктов, которых тоже сам есть не стал бы.

Потом поехал к Мейбл и взял пирожок, один. Увидев его, Мейбл так и расплылась от радости.

— А что, Хинцельманн не перехватил вас по дороге?

— Я и не в курсе, что он меня ищет.

— Ищет, ищет. Хочет пригласить на подледную рыбалку. И еще Чэд Маллиган справлялся, не видела ли я вас, и все такое. К нему кузина приехала, из другого штата. Она ему троюродная, короче говоря, из тех, с кем уже можно целоваться. Такая милая. Она вам тоже понравится, — и Мейбл уронила пирожок в пакет из коричневой бумаги и завернула пакет сверху, чтобы пирожок не остыл.

Домой Тень ехал не торопясь, в одной руке он держал пирожок, а крошки сыпались на джинсы и на пол машины. Тень проехал мимо библиотеки на южном берегу озера. Снег и лед сделали город черно-белым. Весна казалась невообразимо далекой: драндулет будет вечно стоять на этом льду, среди палаток, поставленных рыбаками, пикапов и следов от снегоходов.

Он доехал до дома, припарковался, прошел по дорожке и поднялся по деревянным ступенькам крыльца к своей двери. Щеглы и поползни, скакавшие по кормушке, не сочли его появление заслуживающим внимания. Он вошел в дом. Полил цветок, поразмышлял над тем, ставить ли вино в холодильник.

Времени до шести нужно было убить еще чертову уйму.

Хоть бы телевизор можно было посмотреть спокойно, как раньше, подумал Тень. Ему хотелось отвлечься, а думать не хотелось совсем — просто сидеть и сидеть, и чтобы свет и звуки прокатывались над головой, не оставляя следа. Хочешь увидеть сиськи Люси? — шепнул откуда-то из глубин памяти голос, похожий на голос Люси, и он покачал головой, хотя кому он, собственно, адресовал этот жест, было непонятно.

И тут до него дошло, что он просто нервничает. Можно сказать, первая человеческая встреча с первым нормальным человеком — не с зэком, не с охранником, не с богом, не с персонажем и не с мертвецом — с самого первого дня, когда его арестовали три года тому назад. И нужно будет поддерживать разговор, и не выходить из образа Майка Айнселя.

Он глянул на часы. Половина третьего. Маргарет Ольсен сказала, чтобы он приходил в шесть. То есть — в шесть ровно? Может быть, имеет смысл прийти немного раньше? Или чуть позже? По здравом размышлении он решил, что стоять у соседской двери он будет ровно в пять минут седьмого.

Зазвонил телефон.

— Да? — сказал он.

— Что за манера брать трубку, — проворчал голос Среды.

— Когда мне телефон подключат, тогда и отвечать буду вежливо, — сказал Тень. — Чем обязан?

— Ну, не знаю, — сказал Среда и помолчал немного и продолжил: — Знаешь, собирать богов в одну кучку — все равно что кошек пытаться выстроить в шеренгу. Они к этому от природы не приспособлены. — Голос у Среды звучал так глухо, и такая в нем была смертельная усталость, какой Тени еще ни разу не доводилось слышать.

— Что случилось?

— Трудно мне. Охеренной трудности оказалась затея. Вообще не знаю, получится или нет. С тем же успехом мы могли вскрыть себе глотки. Просто взять и перерезать глотки, сами себе.

— Что ты несешь?

— Да, ты прав. Чушь несу.

— Хотя, если ты и впрямь решишься распороть себе глотку, — сказал Тень, пытаясь перевести все в шутку и хоть ненадолго вытащить Среду из сумеречного состояния души, — ты, должно быть, и боли-то не почувствуешь!

— Почувствую. Даже и нашему брату бывает больно. Если живешь и действуешь в реальном мире, реальный мир тоже на тебя действует. Боль дает о себе знать — так же, как жадность застит глаза или как кипит страсть. Может, нас не так легко убить, и смерть наша — это тебе, мать твою, не простая хорошая смерть, но умирать-то мы умираем. Если нас по-прежнему любят и помнят, на нашем месте тут же оказывается кто-нибудь, очень на нас похожий, и вся эта канитель начинается сызнова. А если про нас забывают, то все, крышка!

Тень не знал, что положено говорить в таких случаях. И поэтому спросил:

— Ты откуда звонишь?

— Не твое собачье дело!

— Ты что, пьян?

— Нет еще. Никак у меня Тор из головы не идет. Ты его даже не видел ни разу. Матерый такой мужик, вроде тебя. И редкой доброты был бог. С головой так себе, но если его попросить, последнюю, блядь, рубашку, и ту отдаст. И вот — покончил жизнь самоубийством. В 1932 году, в Филадельфии, сунул ствол себе в рот и нажал на курок. И это, спрашивается, подходящая смерть для бога?

— Мне очень жаль.

— Хрена лысого тебе жаль, сынок. Он точно такой же был, как ты. Здоровенный и тупой. — Среда осекся. И начал кашлять.

— Так что случилось-то? — во второй раз спросил Тень.

— Они на меня вышли.

— Кто на тебя вышел?

— Оппозиция.

— И?

— Хотят обсудить условия перемирия. Мирные переговоры. Живи, блядь, и давай жить другим.

— И что дальше?

— А дальше я поеду пить дерьмовый кофе с этими новыми ублюдками в Масонском зале в Канзас-сити.

— Понял. Ты за мной заедешь или мне куда-нибудь подскочить?

— Сиди где сидишь и не отсвечивай. Не лезь поперед батьки в пекло. Понял меня?