Джини была несколько смущена. Она подумала, что, пожалуй, единственная для нее возможность отблагодарить свою добрую и гостеприимную родственницу заключается в правдивом рассказе обо всем, что произошло. Но благоразумие сейчас же подсказало ей, что встреча с королевой Каролиной, происходившая, казалось, под покровом какой-то тайны, является совсем неподходящей темой разговора с такой словоохотливой женщиной, как миссис Гласс, чье сердце Джини ценила гораздо выше, чем осмотрительность. Поэтому она ответила в общих выражениях, сказав, что герцог был настолько добр, что расспросил о всех подробностях злосчастного дела ее сестры и объявил, что, как ему кажется, он сможет помочь ей, но сообщит миссис Гласс обо всем сам.

Это не вполне удовлетворило проницательную хозяйку «Чертополоха». Она приложилась к своему любимому сорту нюхательного табака и, несмотря на данное обещание, снова засыпала Джини вопросами: все ли это время она провела в доме герцога Аргайла? Находился ли герцог неотлучно при ней? Видела ли она герцогиню? И молодых леди? Главным образом леди Каролину Кэмбел? На эти вопросы Джини давала самые уклончивые ответы: она так мало знает город, что не может точно сказать, где именно находилась все это время; что, как ей кажется, она не видела герцогини; что она видела двух дам, из которых одну, насколько она поняла, зовут Каролиной; а больше она ничего не может сказать.

— Это, наверно, была старшая дочь герцога, леди Каролина Кэмбел — это уж точно так, но я узнаю обо всем поподробней от его светлости. А теперь вот что: стол накрыт в маленькой гостиной над лестницей, время перевалило уже за три часа, а так как я ждала тебя целый день, то не обессудь, что я тут заморила червячка. А ты не забывай, что, как говорили в мое время в Шотландии — не знаю, говорят ли там сейчас так, — нет той птицы, чтобы пела, да не ела.

Для разлученных буквы создал Бог -

Он изгнанным любовникам помог.

Поп

На следующий день, занявшись непривычным ей письменным трудом и проявив в этом необычное для себя рвение, Джини умудрилась вручить почтальону целых три письма; однако отметим, что приготовление втрое большего числа головок данлопского сыра (при наличии, конечно, необходимого количества молока) показалось бы ей несравненно более легким занятием. Первое из писем было совсем кратким. Оно было адресовано Джорджу Стонтону, эсквайру, в приход Уиллингэм, при Грантеме; адрес ей сообщил тот разговорчивый крестьянин, который сопровождал ее в Стэмфорд. Вот оно:

Сэр, дабы избежать других бед, которых вы и так немало натворили, знайте вот что: сэр, я получила помилование для Эффи от ее королевского величества. Не сомневаюсь, что вы этому обрадуетесь, а мне об этом деле сказать вам больше нечего. Молю, сэр, о ниспослании помощи вашей душе и телу, а Всевышний исцелитель придет к вам, когда сам найдет нужным. И еще, сэр, прошу вас никогда больше не видеться с моей сестрой, вы и так уж достаточно причинили ей зла. И, не желая вам ничего худого, а только добра, уповаю на то, что вы отвернетесь от порока (зачем же вам умирать? ), и остаюсь вашей покорной слугой.

Сами знаете кто.

Следующее письмо было к отцу. Так как оно слишком длинно, чтобы поместить его здесь полностью, приводим лишь некоторые отрывки. Начиналось оно так:

Мой дорогой и глубоко почитаемый отец, спешу поскорее сообщить вам, что Богу было угодно избавить мою бедную сестру от кары, ибо ее королевское величество, за кого мы должны вечно молиться, высвободила ее душу из тенет убийц и пожаловала ей помилование, то есть прощение или оправдание. И я говорила с королевой лицом к лицу и все же осталась жива, но она не так уж отличается от других знатных дам, только у нее очень величавая осанка и глаза такие пронзительные, как у ястреба на охоте, она меня прямо насквозь видела. И всем этим счастьем мы, с благословения Всевышнего, для кого люди лишь орудия его воли, обязаны герцогу Аргайлу. Вот уж кто настоящий шотландец, добросердечный и не гордый, как некоторые, которых мы знаем. Он понимает толк в скотине и обещал мне подарить двух девонширских телок; он очень эту породу уважает, а я все-таки предпочитаю белоголовую эрширскую породу. Я ему пообещала сыр и еще вот что: если Гованс, наша пятнистая корова, отелилась, то пусть телок сосет молока вдосталь, потому что, как я поняла, у него такой породы нет, а он совсем не гнушается подарком простого человека, который хочет и ему как-то удружить за оказанную услугу. И еще герцог возьмет один из наших данлопских сыров, и если только в Лоудене найдется хоть один сыр лучше этого, значит, я виновата. (Дальше следуют замечания, касающиеся выведения коров и производства молочных продуктов, которые мы намерены переправить министру сельского хозяйства.)

Однако это все не столь важно, а самое главное — это огромный дар, который провидение нам ниспослало: жизнь нашей бедной Эффи. О мой дорогой отец, коли Бог пожелал проявить к ней милосердие — и вы не откажите ей в своем прощении, которое наполнит ее благодарностью, и она станет вашим утешением на старости лет. Дорогой отец, скажите нашему лэрду, что у нас нашлись новые могущественные друзья и что я с благодарностью верну ему одолженное. Часть его денег у меня в виде монет, а остальная часть не в кошельке и не в платке, а в одной бумажке; тут так заведено, и все говорят, что эта бумажка очень много стоит. Дорогой отец, благодаря мистеру Батлеру мне удалось заручиться дружбой герцога, потому что их предки в старые смутные времена помогали друг другу. А миссис Гласс была мне как родная мать. У нее замечательный дом, и живет она в сытости и довольстве. У нее две служанки, слуга и помощник по лавке. Она собирается послать вам фунт крепкого табаку и еще какого-то другого табаку, а нам надо придумать, как бы ее отблагодарить за всю ее доброту. Герцог пошлет помилование специальным курьером, потому что я не могу так быстро доехать, как он, а я поеду с двумя слугами его чести: Джоном Арчибалдом — пожилым, почтенным джентльменом, который говорит, что видел вас как-то давно, когда вы покупали скот на западе у лэрда Отермугити; вы его, наверное, не помните, но он, во всяком случае, воспитанный человек, — и миссис Долли Даттон, которая будет заведовать молочной фермой в Инверэри. Они довезут меня до Глазго, а там уж до дома рукой подать. Как мне хочется домой!

Да пошлет вам Создатель свое благословение во всех ваших делах, о чем смиренно молит любящая вас дочь.

Джини Динс.

Третье письмо было к Батлеру:

Мистер Батлер, сэр, спешу сообщить вам радостную новость, что все, из-за чего я поехала, с Божьей помощью мною благополучно выполнено и с хорошими результатами, а письмо вашего предка пришлось весьма по душе герцогу Аргайлу, и он записал ваше имя свинцовым карандашом в кожаную книжечку, так что, мне кажется, он поможет вам или школой, или церковью. Уверена, что ему очень легко это сделать. И я видела королеву, которая подарила мне рукодельный мешочек из своих собственных рук. При ней не было короны и скипетра, но они для нее всегда припасены, все равно как праздничные наряды для ребятишек, и она в них показывается только по особым случаям. Они спрятаны в высокой башне, которая совсем непохожа на либбертонскую башню или башню Крэгмила, а скорее на Эдинбургский замок, если представить себе, что его перенесли на середину озера Норт-лох. Королева очень щедра, она дала мне бумажку, которая стоит пятьдесят фунтов, чтобы я, как мне объяснили, смогла оплатить все свои расходы сюда и на обратную дорогу. Так что, мистер Батлер, раз мы с детства росли вместе и раз между нами есть тот уговор, я прошу вас не жалеть денег на поправку вашего здоровья, потому что если одному из нас нужны деньги, то не все ли равно, у кого из нас двоих эти деньги есть? Вы только не подумайте, что я написала вам про это, и про школу, и про церковь для того, чтобы вы вспомнили про наш уговор, который вы, может быть, хотите забыть. Как бы мне хотелось, чтобы это была школа, а не церковь — из-за всех этих разногласий относительно присяги и назначения, которые мой отец принимает так близко к сердцу. Но если бы вам удалось быть единогласно выбранным от прихода Скригмидэд, как вы когда-то хотели, то это отцу бы, конечно, понравилось, потому что я слышала, как он говорил, что в том диком, болотистом краю живет гораздо более богобоязненный народ, чем на улице Кэнонгейт в Эдинбурге. Как жаль, мистер Батлер, что я не знаю, какие вам нужны книги, потому что здесь есть такие дома, которые полны книг, а часть их даже выставлена прямо на улицах, и их продают подешевле — наверное, от страха, что их может попортить плохая погода. Тут вообще очень интересно, и я видела столько разных вещей, что бедная моя голова просто кругом идет. Вы, наверно, помните, что я не мастерица на письма, а сейчас уже скоро одиннадцать часов вечера. Домой я буду возвращаться с хорошими людьми и, значит, в безопасности, а то, пока я добиралась сюда, у меня были по дороге всякие волнения; поэтому я очень рада, что поеду с порядочными людьми. У моей кузины, миссис Гласс, здесь замечательный дом, но так отравлен табаком, что я прямо задыхаюсь. Но разве такие вещи имеют какое-нибудь значение, когда вспомнишь о великом избавлении, которого удостоился дом моего отца и которое вам, нашему испытанному и дорогому доброжелателю, принесет, наверно, столько радости. Остаюсь, мистер Батлер, вашим искренним и верным другом во всех мирских и духовных делах.