Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Однажды мы пришли из школы, и я увидела стоящую у нашего подъезда Толину машину. То, что это он, я поняла, еще не видя его темно-синей «тойоты». Мы шли пешком, и вдруг у меня заколотилось сердце. Я остановилась, стараясь ровно дышать и не пугать лишний раз бедную замотанную Варьку, которой в очередной раз пришлось объяснять, что то, что было «хорошо», оказалось «плохо».
Толя вышел из машины, едва завидев нас. Нет, не вышел. Выпрыгнул, насколько позволяли ему габариты, и опрометью бросился к нам. Варя, как обычно во всяких сомнительных ситуациях, крепко сжала мою руку и прислонилась ко мне. Я остановилась и молча смотрела, как он стремительно приближается к нам.
— Это бесполезно, Толя, — сказала я.
Он остановился на достаточно приличном расстоянии от нас.
— Бесполезно, уходи.
— Бесполезно что? И почему бесполезно? — спросил он негромко и внятно.
— Все бесполезно. Уходи.
— Хорошо. Я понял. — Он развернулся и пошел.
Он дошел до своей машины. Открыл дверь. Потом закрыл ее и вернулся к нам. Мы так и стояли там, где стояли.
— Я уйду. Скажи только — почему? Ты вернулась к?..
— Нет.
Я смотрела на него и прикидывала — не дать ли ему по морде. Нет, высоко. Да и беременным нельзя тянуться кверху — пуповина может слишком натянуться или запутаться — я точно не знала, но помнила, что тянуться нельзя.
— Объясни. Я уйду. Ты не любишь меня. Ты ошиблась. Так?
— Да, я ошиблась.
— Понятно.
Он еще постоял, чуть отвернувшись, потом повернулся к нам и спросил:
— Ты хорошо подумала?
— Да.
— Варюша…
Та, разумеется, и не шелохнулась.
— Позвони мне, пожалуйста, если тебе нужна будет помощь.
— Да.
Он еще несколько секунд смотрел на нас, потом быстро сел в машину и уехал.
А я стала плакать. И доплакалась до того, что у меня заболело сердце, живот, голова и заныли зубы. Варя играла с девочками во дворе, а я стояла на балконе второго этажа, смотрела на нее и никак не могла остановиться. Я бормотала «Отче наш», заставляла себя вдумываться в каждую фразу и плакала, пока не выплакала все до последней слезинки. Потом решила — в этой связи вполне могу выпить дополнительную чашку чая сегодня вечером.
Вечером в электронной почте я открыла записку от Жени Локтева:
«Леночка, поздравляю тебя. Я ничего не знал о твоей свадьбе. Вы такие с Толей счастливые! Вы хотите знать, не обиделся ли я, что меня не пригласили? Да, ужасно обиделся. Сегодня у меня есть хороший повод поплакать в плохой пьесе. Целую».
Как же мне мешает мое материалистическое сознание! Как бы мне хотелось верить так, как верят некоторые, — не увязывая школьные курсы физики, истории, биологии с религией, имея это в своем сознании в параллели: вот молекулярное строение клетки, вот Великий взрыв, это рудимент моего хвоста… А здесь — прекрасный мир христианской веры.
Я подчас завидую искренне верующим, особенно неофитам, вновь обращенным, недавно пришедшим к полной и безоговорочной вере, без сомнений и оглядки на открытые законы мироздания, на археологические раскопки и богов других народов, других религий, подчас гораздо более древних и не менее мудрых…
Как будто ничего этого нет, спокойно улыбаясь, отвечать сомневающимся: «Это все Бог, во всем и везде». Не думая о том, а что же есть Бог. Так он же не велел думать! Он велел — верить. Видно, знал, что знание будет не под силу. А вера, наивная и радостная — как раз впору…
Я, к сожалению, понимаю, что не знаю чего-то главного — о мире, о себе. Уже кто-то до меня стал подозревать — а может, это вовсе не утерянное знание, которое во что бы то ни стало надо найти, чтобы обрести, наконец, целостность в картине мира? Может, это закрытое, тайное знание, которое человеку не стоит и искать?
Как бы я хотела просто читать молитву, которую за время странствий по родной Москве в последние полгода выучила и могу произнести без запинки. Просто читать — и все. Перекреститься, поклониться и — обрести покой.
Оттого, что мне вдруг помогла молитва, что помогают походы в церковь, я еще больше стала думать: а что все это такое? И что означают эти слова? Почему они именно такие и почему помогают? Не знаю, так ли надо делать, но я говорю молитву не машинально, а пропускаю через себя каждую из пяти длинных фраз.
Доходя до второй — про хлеб насущный и про то, что надо простить «должников», то есть всех, кто задолжал мне по жизни — любовью, правдой, верностью задолжал… — я пытаюсь примерить это к моей реальной жизни, к моим реальным должникам. Примерить и тут же применить — в душе. Понять, что заработать должна на хлеб насущный для себя и Вари, а не гнаться за химерами роскоши, которые все равно не поймаешь — они множатся, дробятся, плодятся прямо у тебя в руках. Простить… Да ведь как хитро сформулировано — прости мне, как я прощаю им…
Как мне хочется думать, что это не случайный набор слов, а действительно некий хитрый, таинственный механизм — общения ли с высшей силой, оздоровления ли собственной души…
«Не введи в искушение, но избавь от лукавого», — говорю быстро я в те мгновения, когда ярость охватывает мое сознание и душу и мне хочется наброситься на Варьку за то, что она за завтраком скривилась при виде пахнущей ванилью манной каши с изюмом… Ванилин и изюм добавляю я лично, чтобы Варька не кривилась. Поэтому мне хочется заорать: «Я, такая хорошая, добавила тебе ванилин, а ты, такая дочь Виноградова, сволочь, и он сволочь, ты кривишься!» Помогают таинственные слова молитвы, которую я стала читать несколько месяцев назад не от глубокого религиозного вдохновения, а просто от отчаяния.
Что касается первой и последней фраз, на которых я раньше спотыкалась — «да святится имя твое, да приидет царствие твое…» и «ибо твое есть царствие и сила и слава вовеки…» — то они мне кажутся некими формулами, кнопочками… щелк — подключился, щелк — выключился. Причем даже не просто «щелк», а через быстрое упоминание, обозначение базовых понятий. А именно:
кто есть Создатель;
не все получилось, как он хотел, а надо бы;
зависит от меня самой — насколько мне будет плохо или легко, насколько меня будут уважать или презирать, прощенные мной, рожденные мной, любимые мной…
— А ты поверь — станет проще.
— А ты — объясни мне — почему, как, откуда?..
— А ты не спрашивай!..
Вот и поговорили. Все те же персонажи — христианка с отличницей учебы и комсомолкой в моей душе.
Странно, почему мне Нелька не сказала этого раньше. Когда я отвозила к ней Варю, отправляясь в роддом, она между прочим сообщила:
— Звонила Ольга, я забыла тебе сказать. Искала вас. Она позвонила твоей маме, Лиля дала мой телефон — сама не знала, что той сказать. Я с ней сначала разговаривать не стала, но она еще позвонила…