— А, это ее муж? — удивился Сталин. — Теперь я понимаю, почему она хочет его бросить. А он знает о их связи?

— Думаю, догадывается.

— Хорошо, оставьте эту справку, я ее просмотрю.

Ягода уже уходил, когда Сталин спросил, как поживает на новом месте его журналистка.

— Один раз они уже встречались, но тогда Кирова внезапно вызвали, и он вынужден был уехать. Серьезного разговора не произошло, — доложил Ягода.

— Что значит: внезапно вызвали? — не понял Сталин.

— Позвонили, и он сказал, что его вызывают по срочному делу, он вынужден уехать, пообещал навестить, — Ягода не видел здесь ничего необычного.

— В тот день что, был взрыв на заводе или какое-нибудь другое ЧП в Ленинграде? — не понял Сталин. — Как это меня могли, к примеру, куда-то внезапно вызвать? Я уехал отдыхать да еще на такое деликатное свидание и оторвать меня могло бы только нечто чрезвычайное. Вот и выходит, что он заранее спланировал этот звонок. А спланировал потому, что догадался, с какой целью его пригласили.

— Но это невозможно, — удивляясь хитроумной сталинской логике, пробормотал Ягода.

— Киров опытнейший революционер. Он трижды попадал в тюрьму, совершил несколько побегов, много лет работал в подполье, а что такое эта журналистка, прошедшая ускоренный курс в твоей постели?! — язвительно заметил Коба и несколько секунд нервно расхаживал по кабинету. — Пусть она больше не звонит ему, он с Нового года приступает к работе в ЦК, и совсем ни к чему, чтобы Киров выговаривал мне, будто Ягода за ним следит.

— Я ее переправлю в Москву, мы здесь попробуем их соединить, — проговорил Ягода.

— Не надо, — отрезал Сталин. — Пусть работает там и занимается интеллигенцией. Как журналистке, ей легко будет собирать сведения о том, что творится в театрах и среди писателей. Здесь у нас своих кадров достаточно.

Сталин повернулся к нему спиной, давая понять, что нарком НКВД ему больше не нужен. В последнее время их встречи постоянно заканчивались на такой раздраженной ноте, и Ягоду это тревожило, ибо ничего хорошего это раздражение не сулило.

Киров спал плохо. В купе было жарко, а кроме того, Паукер, выполняя просьбу Хозяина, передал ему коробку его любимой «габельбиссен». Киров открыл одну баночку, целиком съел, а потом не знал, куда деваться от жажды. Две бутылки минеральной воды так и не спасли его от мучений. Вследствие этого ему приснилось, как за ним с револьвером бегал маленький кривоногий человечек, стрелял в него, но все время промахивался, и пули жужжали над ухом. Во сне Кирову было очень страшно, его прохватывал ледяной озноб. Он проснулся в холодном поту посреди ночи и долго не мог заснуть. Поезд стоял в Бологом. Сергей Миронович понимал, что виной всему «габельбиссен», но страх не проходил, точно кто-то подавал ему настоящие знаки тревоги.

Утром, выйдя на перрон в окружении охраны и медленно продвигаясь в густой толпе, Киров вдруг выхватил взглядом из встречного потока странное бледное лицо с испуганными выпученными глазами. Человечек корчился в толпе, как червяк, точно хотел вырваться из нее или что-то достать из кармана, но их разнесло в разные стороны, хотя бледное в поту лицо показалось Кирову знакомым. Уже садясь в машину и подняв голову, Киров увидел этого человечка выскочившим из дверей вокзала и сразу же по кривым ногам узнал в незнакомце своего мучителя из кошмарного сна. Сергей Миронович на мгновение оцепенел и несколько секунд они, застыв, смотрели друг на друга. Борисов кашлянул, торопя вождя, Киров нырнул в машину, заинтригованный столь невероятной встречей, выглянул в окно, но кривоногого человечка уже не было. Он исчез.

Уже шагая с Борисовым по коридору, Киров проговорил:

— Я вспомнил, Михаил Васильевич, Николаев действительно присылал на мое имя жалобу, я с ней разбирался, но ничего конкретного мы с Чудовым решить не могли.

— Я знаю, мне в милиции рассказали, — кивнул Борисов.

— А какой он из себя, этот Николаев? — спросил Киров.

— Маленький, кривоногий, лицо бледное, губы трясутся. На червяка похож… — поморщился Борисов.

И странной изморозью вдруг прожгло тело. Киров вошел в приемную, его уже поджидали с улыбками, дружескими приветствиями, сидели просители, он окунулся в привычную суету рабочего дня с уймой нерешенных вопросов, каждый из которых требовал его личного участия, и через полтора часа он, казалось, позабыл и сон, и встречу на вокзале, но время от времени в его сознании точно звенел звоночек и вместе с ледяным ознобом врывались осколки сна. Будто кто-то, стоящий над жизнью Кирова, прорезал дымовую завесу хозяйственных споров и на мгновение возвращал его к собственной судьбе, зависящей теперь от кривоногого человечка. Киров сердился, не понимая, как такой дурацкий сон еще смеет занимать его внимание. Он даже принял ландышевых капель, чтоб успокоиться, открыл форточки, проветривая кабинет от папиросного дыма.

За окном пошел тихий снег, и Киров вспомнил о Мильде. Набрал ее номер.

— Только вернулся сегодня из Москвы, — проговорил он, — и звоню тебе… Ты когда могла бы зайти?.. Давай завтра… Договорились. Целую тебя.

Жена с младшей сестрой Рахилью, приехавшей еще в середине сентября, когда он уезжал в Казахстан, по-прежнему жили на даче, и он хотел после работы навестить их: передать продукты, которые привез из Москвы, и обрадовать предложением Кобы относительно поездки в Германию.

На даче было по-домашнему тепло и уютно. Перед приездом Кирова сестры почти полтора часа гуляли по лесу. Вернувшись, Маша выпила стакан молока с хлебом и задремала. Киров не стал ее будить, а рассказал о возможности поехать на один из немецких курортов свояченице. Она была врачом и знала почти все о болезни своей старшей сестры. Рахиль согласилась, что европейские врачи могли бы значительно ускорить курс лечения, и если Маша будет чувствовать себя, как сейчас, то они с удовольствием съездят. Позволила бы еще и политическая обстановка в самой Германии, газеты пишут об истерии антисемитизма и повальном бегстве евреев.

— Можно поехать в Швейцарию или Австрию, наконец, — предложил Киров. — Надо просто выяснить, где есть хорошие врачи, а остальное я беру на себя.

— Хорошо, когда человек может так сказать, — проговорила с уважением Рахиль, но фраза получилась двусмысленной, и она смутилась.

Младшая сестра напоминала Машу в молодости, и Сергей Миронович не без восхищения смотрел, как