однажды обмолвился, что был бы рад с ним не расставаться. Медведь понимал, что Ягода и Сталин вместе со Ждановым, кого прочили в Ленинград, его на прежней должности не оставят, а перевод последует такой, что отставка покажется благом. Отправят служить начальником облуправления куда-нибудь в Среднюю Азию — такая перспектива Филиппа Демьяновича совсем не радовала, и Медведь готов был стать начальником личной охраны Кирова. Это все-таки Москва, Кремль, разные привилегии. Киров пообещал Филиппу переговорить об этом с Ягодой и Кобой, но каждый раз, приезжая в Москву, никак не мог выбрать подходящий момент, чтобы по-дружески переговорить об этом с Кобой. Дружба никак не склеивалась. Больше того, они не находили согласия по принципиальным вопросам, и Киров не знал, что делать, понимая, сколь опасно конфликтовать с упрямым и сумасшедшим грузином, поэтому до просьбы Медведя разговор не доходил. И тринадцатого ноября он уезжал из Москвы, так и не решив этого вопроса.

36

Ягода, докладывая Сталину о текущих делах, снова упомянул о просьбе Горького выехать на эта зимние месяцы в Италию подлечиться, в связи с постоянными приступами астмы. Год назад ему уже отказали в визе, Коба тогда был обижен на старика за его нежелание написать о нем портретный очерк. Но за этот год вышло много статей Горького, где он с похвалой отзывался о великом вожде, о том, как «неутомимо и чудодейственно работает железная воля Иосифа Сталина». Статьи как бы означали наброски к будущей книге, так Алексей Максимович и просил Ягоду передать Сталину, обещая, что на Капри засядет за его биографию капитально и к концу года привезет в готовом виде.

Выслушав Ягоду, Сталин долго обдумывал услышанное, не торопясь с ответом. Такая реакция обнадеживала. Когда он был зол и не хотел разговаривать, то обычно отвечал: «А я тут при чем? Я визы не раздаю».

— Я недавно говорил с товарищем Плетневым, он мне сказал, что они в состоянии предоставить Горькому любую квалифицированную помощь, — помолчав, заговорил Сталин. — Мы можем его послать на наш черноморский курорт на всю зиму. Пожалуйста! Но Италия… — Коба тяжело вздохнул. — Вы ручаетесь, что тамошняя контрреволюция за эти полгода не обработает его, не заставит там остаться или уехать в Америку?.. У меня такой уверенности нет. Если у вас есть — отправляйте!

Ягода хорошо знал, что Горький может и не возвратиться, но его слезно просила помочь Тимоша, и ей он не мог отказать.

— Так есть у вас уверенность или нет? — снова спросил Сталин.

— Полной уверенности нет, товарищ Сталин, — ответил Ягода.

— Его и здесь настраивают против меня, я знаю, а что будет, когда он приедет на Капри? Он уже не тот Горький, каким был когда-то. Они быстро его сломают. А нам, когда мы почти уже построили социализм, это нужно?

— Не нужно, товарищ Сталин! — четко ответил Ягода.

— Хорошо хоть вы это понимаете, — проворчал вождь. — Что у вас еще?

— Мои сотрудники подготовили отчет по письмам, приходящим на ваше имя. Я бы только хотел отметить одно имя из этого отчета, Леонид Николаев. Он пишет в Политбюро: «Для нас, рабочего люда, нет свободного доступа к жизни, к работе, к учебе… Мы въехали в новую квартиру, но за нее дерут так, что нет никакого спаса… О войне предсказывают, как метеорологи о погоде… Пусть будет так, война неизбежна, но она будет разрушительна и спасительна. Не столько же пострадает народ, как в нашу революцию 17 — 30 — 50 млн. чел. — со всеми ее последствиями». И в конце передает вам привет: «Царю индустрии и войны Сталину!» Далее он обвиняет ЦК в нагнетании милитаристской политики, в необоснованных тратах на оборону и что ЦК делает это сознательно, чтобы шумихой о скорой войне отвлечь внимание народа от тех трудностей, которые существуют в стране и в которых виновато руководство ЦК.

В другой бы момент Сталин, услышав такие обвинения, взорвался, и участь клеветника была бы мгновенно решена, но Николаева спас недавний разговор с наркомом обороны Ворошиловым и его заместителями. Речь шла о дальнейшем развитии военной промышленности, увеличении выпуска новых танков, самолетов, реактивных установок, образцы которых уже разрабатывались. Суммы на это требовались немалые, но Сталина более всего задело выступление Тухачевского на одном из совещаний наркомата обороны, который однозначно высказался, что с Германией СССР воевать будет. Немцы уже начали наращивать свою военную мощь, и если мы опоздаем, то заведомо проиграем в будущей войне. Тухачевский знал это не понаслышке, в последние годы он часто бывал в Германии, посещал немецкие военные заводы, и приведенные им цифры взбудоражили генштаб. Сталин рассвирепел. Во-первых, еще сохранялось Рапалльское соглашение 1922 года «О взаимной технической помощи», пусть во многом формальное, но его никто не расторгал, а потом у Сталина были свои тайные планы — договориться с Гитлером и заключить прочный экономический и военный союз. И подобные заявления Тухачевского сводили их на нет. Коба тогда еле сдержал гнев, приведя русскую поговорку: «Не вызывай волка из колка». Нечего кричать о войне, когда никто не нападает, хотя анализировать военное состояние потенциального противника надо. Сталин не был готов к злой стычке с Тухачевским. Теперь же, слушая выдержку из обзора писем, Коба подумал, что надо ткнуть армейского скрипача носом в это письмо, потому что своими заявлениями он будоражит народ и создает ложное представление о миролюбивой политике партии. Сталину недавно рассказали, что заместитель наркома на досуге мастерит скрипочки и пиликает на них. Эти дворяне всегда старались отличаться от остальных.

Задумавшись о Тухачевском и его антигерманских настроениях, Сталин никак не отреагировал на донос Ягоды, чем его несказанно удивил.

— А чего он хочет, этот Николаев? — спросил вождь.

— Его уволили из Института истории партии, где он работал инструктором, и не восстанавливают.

— И правильно делают! Такие нытики в Институте истории партии не нужны. Квартиру ему дали, он все еще недоволен. Тысячи людей живут в коммуналках и почитают за счастье переехать в новую квартиру! — обозлился Сталин. — А этот требует еще тепленького сытого местечка и привилегий.

— Я зачитал этот отрывок, потому что Леонид Николаев — муж Мильды Драуле, с которой у Сергея Мироновича… — Ягода не договорил, но, загадочно улыбнувшись, дал понять, какого рода у них эти отношения.