Но вместе с тем Лютф-Али-хана мучили сомнения. Непомерной ценой шах готов был заплатить за горную страну, где не захочет жить ни один житель Персии. Разве недостаточно было прибрежной полосы? Если главной целью Надира была Россия, то зачем было идти на такие жертвы только ради того, чтобы водрузить на снежных пиках Кавказа свои знамена? Не лучше ли было отгородиться от горцев крепостями и утвердить на равнине суровый порядок? А когда бы покончили с Россией, то и горцы бы, наверное, сочли за благо стать частью великой Персии. Но теперь, когда Надир-шах принес горцам столько зла и несчастий, кто поручится, что они их забудут? Останься от дагестанцев хоть один человек, даже малый ребенок, он вырастет с одной мыслью – отомстить. А это горцы умеют. И разве не ясно уже, что чем больше шах уничтожает этих горцев, тем сильнее они сопротивляются. Даже во внешне спокойном шамхальстве Хасбулата Тарковского вдруг произросло вооруженное неповиновение… Или жестокости шаха были такими непомерными, что люди просто перестали их бояться и решили, что лучше умереть со славой, чем быть угнанными в рабство, выселенными в чужие края и все равно погибнуть, но уже в позоре и унижении?

Лютф-Али-хан вдруг поймал себя на мысли, что даже думать такое – преступление перед великим падишахом, деяния которого не всегда доступны пониманию простых смертных.

– Если мирозавоеватель поступает так, а не иначе, значит, это небесное предначертание, – утешал себя Лютф-Али-хан. – А наше дело – смиренно исполнять его волю. Жаль только, что та пуля…

И Лютф-Али-хан вспомнил загадочную историю в Мазандеранском лесу, где произошло неудачное покушение на Надир-шаха. Не промахнись тогда стрелок, и не было бы этого ужасного похода… Лютф-Али-хан кое-что знал о том покушении и цепенел от страха, когда представлял, что об этом узнает кто-то еще. Втайне Лютф-Али-хан надеялся, что в Дагестане найдется стрелок, который не промахнется. И лучше, чтобы это случилось поскорее, ведь следствие по тому покушению еще продолжалось, и могли выплыть наружу весьма неожиданные обстоятельства заговора. А если бы стала известна хотя бы часть правды, то Надир-шах не пожалел бы и собственного шурина, каким бы отважным полководцем он ни слыл. А потому оставалось одно – явить новые подвиги и надеяться, что история с заговором останется тайной навсегда. По крайней мере пока Надир жив и здоров.

Когда стража ввела в палатку Мусу-Гаджи, Лютф-Али-хану, не увидевшему в его глазах рабского смирения, очень захотелось отрубить ему голову. Тогда бы и все прежние неудачи можно было свалить на проводника, который заводил его войско не туда, куда следовало. И если бы не опасение навлечь на себя гнев Надир-шаха и не страх перед неудачей всего похода, Лютф-Али-хан так бы и поступил.

– Те, кто осмеливался поднять против меня кинжалы, разбежались, как мыши, – сказал Лютф-Али-хан. – Как бы они снова не осмелели, собравшись с такими же мышами из других нор. А потому я желаю выйти к Хунзаху кратчайшим путем.

– Как будет угодно великому полководцу, – ответил Муса-Гаджи.

– Мне угодно выступить немедленно, – приказал Лютф-Али-хан. – Но запомни: любой неверный шаг будет стоить тебе жизни.

– Я это знаю, – сказал Муса-Гаджи. – Я укажу самые короткие тропы.

– Тропы? – изумился Лютф-Али-хан. – Мне нужны дороги, по которым пройдут мои пушки.

– В горах Дагестана нет таких больших пушек, – ответил Муса-Гаджи. – И нет таких дорог.

– У вас тут вообще ничего нет, кроме скал и непомерного упрямства, – гневался Лютф-Али-хан. – А кони по этим твоим тропам пройдут?

– Где люди – там и кони, – заверил Муса-Гаджи.

– А где кони, там и верблюды, – облегченно произнес Лютф-Али-хан. – А на верблюдах – вьючные пушки. А большие орудия… Мы найдем способ доставить и их куда надо.

Сигнальная пушка сделала выстрел. Это означало, что войска Лютф-Али-хана покидают лагерь и выступают дальше.

Каджары двинулись в горы под гром литавр и звон доспехов. Они были похожи на тяжелую грозовую тучу, внутри которой уже копилась сила будущих молний.

Впереди, как обычно, шли части, составленные из провинившихся сарбазов. Этим головорезам ничего другого не оставалось, как погибнуть или доказать свою преданность падишаху. Если они проявляли слабость, их ждали смертельные удары копий идущих следом отрядов.

Следом двигалась конница, посреди которой ехал сам Лютф-Али-хан со своей свитой и телохранителями.

Муса-Гаджи со стерегущими его всадниками периодически выезжал вперед, чтобы указать дорогу, или, если местность была ровной, поднимался на ближайшую возвышенность, откуда путь можно было указать намного дальше.

Лютф-Али-хан спешил. Он должен был выйти к Хунзаху к определенному времени, когда сам Надир-шах явится с другой стороны к Кумуху и Андалалу. А кроме того, в скорости заключалось спасение самого отряда Лютф-Али-хана, который начал испытывать нехватку продовольствия. Отступавшие горцы не оставляли ему ничего. Сборщики продовольствия, рассылаемые по окрестным аулам, возвращались ни с чем. А когда разгневанный Лютф-Али-хан начал рубить им головы за неисполнение приказа, то сборщики и вовсе перестали возвращаться, предпочитая дезертировать или переходить на сторону горцев. Все это мешало быстрому продвижению, потому что приходилось поджидать обозы. А когда горцы стали на них нападать, обозы пришлось усиленно охранять.

Но все эти беды были ничто в сравнении с невообразимыми тропами, по которым даже груженные легкой артиллерией верблюды шли с опаской. Подъем на каждый перевал отнимал время и силы, не говоря уже о людях и вьючных животных. Они гибли, срываясь в пропасти или под камнями, которые скатывали на них оседлавшие вершины горцы. Среди этих мстителей, большинство которых были стариками, замечены были даже дети и женщины.

Те же лишения ожидали каджаров и на головокружительных спусках. А тяжелые пушки – их и по ровной дороге тащили по восемь волов – превратились здесь в нескончаемые муки для сотенных отрядов. Несколько орудий уже было потеряно на крутых склонах, и достать их из ущелий не было никакой возможности. А до цели оставалось преодолеть еще не один хребет.

– О Али, где твой волшебный меч, рассекающий горы?! – взывал Лютф-Али-хан, измученный борьбой с каменным океаном. – Лишь он мог бы рассечь эти твердыни и проложить нам прямой путь!

Но тропы становились все у'же и круче, а хребты все выше и неприступней. Люди валились с ног от усталости и жажды. Водоносы не успевали пополнять в реках бурдюки. Лошади, мулы и верблюды отказывались идти дальше, и никакие плети не могли сдвинуть их с места, пока они не получали хотя бы небольшой отдых.

Чупалава нестерпимо тянуло в Согратль. Те, кто заглядывал оттуда на хутор, привозили важные новости. Сосед, ездивший навестить отца, сообщил, что вернулась Фируза, а спасший ее Муса-Гаджи то ли погиб, то ли попал в лапы к шаху. Аминат отправилась повидать Фирузу и тоже вернулась с удивительным известием. Оказалось, Муса-Гаджи жив, об этом сообщил его друг Ширали, прибывший с важными сведениями. Большего ни Фируза, ни ее отец говорить не стали, ссылаясь на запрет, наложенный кади Пир-Мухаммадом, но по их радостным лицам Аминат определила, что дела Мусы-Гаджи не так плохи, как могли быть. Известно было также, что Надир-шах двинулся на горцев с большим войском.