Кровати были аккуратно застелены. На окнах висели белые, больничные занавески.

– Спать, мужики! – приказала Говорова и чмокнула Сергеева в щеку. От нее уже не пахло сном и теплом, как несколько часов назад, когда она встретила их в халате. Запах был совсем другой – боли, крови и антисептиков. – Туалет – в конце коридора. Давайте на боковую! И я пойду. На ногах уже не стою…

Дважды повторять приглашение ни Сергееву, ни Молчуну необходимости не было.

Простыни были восхитительно чистыми. Подушка мягкой, как пух. Одеяло теплым и легким. Сергеев еще успел подумать, как здорово было бы выпить на ночь стакан молока с ложкой меда, но мысль до конца не прокрутил, не успел. И так и уснул с ощущением тепла в гортани и вкусом горячего, с пенкой, молока на губах.

Сергеев мог бы стать человеком любопытным. Но профессия Михаила Владимировича воспитала в нем совершенно другие наклонности. Любопытство могло поощряться, но… Чаще всего любопытные заканчивали плачевно.

Иногда играл военный оркестр и на лафете катили гроб, укрытый знаменем. Никакой оркестр не играл над наспех вырытой могилой в безвестной лесополосе, куда только что сбросили добросовестно облитый кислотой труп.

Поэтому, поднимаясь на свой этаж, Сергеев пытался понять, в какой степени ему стоит проявить любопытство к пакету с кассетой и бумагами. Однозначного ответа не было, хотя от всей этой истории с Антивирусом, телефонным разговором и посылкой на заднем сиденье «тойоты» смердело так, что впору было перестать дышать. Особенно обидно было бы вляпаться в какую-нибудь историю с шантажом, беспорядочной стрельбой и не менее беспорядочными половыми и политическими связями. Сложить ситуационный пазл в готовую картинку, не ознакомившись с содержимым пакета, было невозможно, а ознакомление с ним могло закончиться неприятностями. Впрочем, и не просмотреть документы ему мешала профессиональная гордость. Вот только по поводу какой профессии он испытывал гордость, Михаил не определился.

И раньше, и сейчас Сергеев часто задавал себе вопросы: А кто он, собственно говоря? Разведчик? Контрразведчик? Чему его учили? В любом случае то, чему его учили, не имело ни точного названия, ни точного предназначения. Не будучи разведчиками, они были готовы организовать и возглавить разведывательную сеть, построенную по всем правилам жанра. Не будучи диверсантами – запланировать и воплотить в жизнь теракт любой степени сложности. Не будучи контрразведчиками – выявить и уничтожить законспирированную сеть противника. И они не всегда были наемниками…

Когда-то, совсем недавно по любым меркам, они имели честь служить пусть несправедливой, неблагодарной и жестокой, но великой державе. Они воспитывались ею как совершенное оружие, готовое к применению в любой момент и в любой точке мира. Державы не стало. А оружие, пусть и разобранное на части, осталось. И сейчас кто-то невидимый начинает процесс сборки…

Это было всего лишь предположение. Мало ли что может прийти в голову малопьющему человеку с похмелья? Но Сергеев кожей ощущал, что слишком много беспорядочных случайностей произошло вокруг него за последние дни. Слишком много. И все они могли сложиться в ту самую единственную картинку, представить которую сейчас он не мог. Но это вовсе не означало, что картинки не было. Содержимое большого коричневого конверта должно было подтолкнуть его к какому-то действию. К какому – Сергеев мог только догадываться, но сам, будучи неплохим аналитиком, был уверен в том, что каждый ход, который он может совершить, просчитан невидимым мастером шахматных партий.

Сергеев мог оказаться пешкой в борьбе двух политических кланов и пожертвован противнику на первых минутах игры. Или оказаться ферзем в международной игре и благополучно дожить до самого финала. Проблема заключалась в том, чтобы оценить себя правильно. Пешка, возомнившая себя ферзем, обречена на смерть. Как и ферзь, не верящий в свои силы. Самовлюбленный глупец ничем не лучше чрезмерно рефлексирующего умника. И умирают они одинаково.

Знакомство с пакетом Сергеев решил начать с кассеты. Голова болеть еще не перестала, а внимательно работать с документами, часть из которых представляла банковские выписки и копии контрактов, в таком состоянии было трудно.

Он включил видеомагнитофон, вставил в кассетоприемник кассету и пошел на кухню варить кофе.

«Интересно, – подумал Сергеев, насыпая ароматный порошок в медную турку, украшенную по краю орнаментом, – когда они позвонят? Дадут мне время переварить информацию? Или будут комментировать действо по ходу, показывая осведомленность? Хватило ли у них наглости напихать в мою квартиру „жучков“ или побоялись нюха и профессиональной подготовки? А ведь я за все время, что здесь живу, не устроил ни одной чистки! Я и не думал, что могу быть кому-то интересным – расслабился, наверное? Профессионал, право слово…»

Гадать, писали его или не писали, собственно говоря, было уже поздно. Сергеев представил себе, что могла бы сказать Вика Плотникова, узнай она, что невидимые операторы рассматривают их частые любовные игрища, как комментируют действо, сидя во мраке плотно «зазеркаленного» пикапа с банальной надписью «Американская химчистка» на борту, и мысленно содрогнулся.

Он удобно устроился в кресле, сделал первый глоток, обжигающий и сладкий, и только потом нажал на кнопку Play.

Снимали скрытой камерой. Причем не одной. Блинов на пленке, несмотря на крупное зерно, был очень даже узнаваем.

Второго участника встречи, нервно расхаживающего по комнате, Сергеев узнал не сразу. Ему даже пришлось остановить кадр, когда свет удачно попал человеку на лицо, и хорошенько напрячь зрительную память.

Приземистый, но не полный. Какой-то длиннорукий, сутулый и кажется неуклюжим, но точность жестов и движений это сразу же опровергает. Лысина аккуратно прикрыта прядью редких черных волос, слева направо. Базилевич. Точно. Антон Базилевич. Бывшая правая рука президента. Человек, противостоявший самому Кононенко, который в то время стремительно и неукротимо, как буйвол на случку, «пер» во власть.

Когда Иван Павлович добрался до премьерского кресла, на Базилевича открыли штук пять уголовных дел и прокатили с депутатством на выборах, да так ловко, что никто и не понял, как это было сделано.

Ранним утром несколько опергрупп выехало по киевским адресам опального Базилевича… Но не тут-то было! Проявив завидный ум и дальновидность, Антон Тарасович тем же днем внезапно обнаружился в Лондоне, хотя, по сведениям пограничников, из Украины не вылетал.

Лондон – город с революционным прошлым, и поездку туда можно, правда с натяжкой, считать путешествием по ленинским местам. Базилевич бродил по шумным улочкам Soho и Theatre Place, посиживал в прокуренных до черноты пабах делового центра и, по рассказам, прямо там, за кружечкой «Гиннеса», писал в Верховную Раду трогательные письма с сенсационными разоблачениями. Англичане делали вид, что Базилевича вроде как и нет в Британии, а украинцы усиленно делали вид, что Базилевича разыскивают по всему миру. Мир, конечно, был велик…