И все же, обратившись к пережитому, я решила, что католические схемы не в полной мере отражают тот, другой мир. Наверное, я могла бы представить, что Роджер и Тед обрели покой, уснув в темноте, но, в конце концов, не смогла прийти к какому-то определенному образу. Не чувствовала в этом необходимости. Роджер и Тед помирились, и этого было достаточно.

Самое смешное: через пару месяцев я начала ощущать правильность этой версии. Не знаю, чем это было вызвано, но я постоянно размышляла о том, что случилось с Роджером, куда он пропал. Психиатр сделал все возможное, чтобы убедить меня в том, что Роджер во всех смыслах ушел от меня, и, скорее всего, направляется в Северную Дакоту, Саскачеван или Юкатан. Я не верила в это. Даже под влиянием лекарств, которые мне давали, я знала, что видела, слышала, чувствовала, но настаивать на этом было нецелесообразно, поэтому соглашалась с психиатром, рассказывающим мне, как Роджер заливает бензин в автомобиль где-то на канадской границе.

Так вот, однажды образ Роджера всплыл в моей голове, и в течение следующих недель его судьба снова оккупировала часы бодрствования. Теперь я спокойно могла думать о нем. Вопрос принуждал к ответу, но это принуждение не было таким болезненным. Или не таким уж и болезненным. Тогда-то я и начала задаваться вопросом: а не походило ли то, что я написала в больнице, на правду? Понимаю, как безумно это звучит, и понимала тогда, но ты подумай: я была… Скажем, подключена к Странности на уровне, который трудно описать, и, хотя это подключение оборвалось с последним пожаром Теда, последствия могли до сих пор проявляться. Они должны были остаться. А как иначе? Если существовали остатки моего предыдущего опыта, если мой мозг был – скажем, перестроен, – не могло ли это привести к тому, что я создала вымышленный сюжет, который на самом деле был связан с реальностью намного крепче, чем я могла осознать? Подобные рассуждения казались мне достаточно убедительными, и все написанное на картонке я какое-то время воспринимала как свершившийся факт или что-то близкое к нему. Меня это утешало.

– Но это еще не все, – заметил я.

– Да, была еще одна проблема. Мне потребовалось время, чтобы осознать это, но в конце концов я поняла.

– Дай угадаю. Казавшаяся достоверность этой версии ничем не отличалась от достоверности предыдущей. Если первая версия была неверной…

– Точно.

– Это все, или были другие концовки?

– Еще одна, – сказала Вероника. – Это случилось прошлой осенью. По прошествии лета я потеряла веру во второй сценарий или, если тебе угодно, признала его выдумкой, которой он всегда являлся. Не было никакого драматичного откровения. Все случилось постепенно: сомнения медленно, но верно набирали обороты и, в конечном счете, склонили чашу весов не в пользу этой версии. То лето было особенно долгим. Впервые за много лет я не вела летние курсы в университете, однако не нашлось никакой другой работы, которая бы помогла мне забыть, что Роджера уже год как не было. Плюс-минус триста шестьдесят пять дней меня встречал пустой дом. Я отпирала входную дверь, зная, что никто меня не ждет; ела перед телевизором в гостиной, потому что был ли смысл сидеть на кухне или даже в столовой, или ходить с этажа на этаж, если компанию мне составлял только Тед, застывший на фотографиях? Но жизнь продолжалась – она никогда не останавливается. В Афганистане продолжались боевые действия. Мы вторглись в Ирак. Угрожающе нависли над Сирией и Ираном. Бывало, что… Если бы у меня была спичка, я бы сожгла Дом Бельведера дотла. Хотя, может, и нет. Как только во мне возникала эта тяга, это желание увидеть Дом в огне, увидеть его падение, я задавалась вопросом, как смогу это осуществить, и мой план поджога терялся в ворохе новых мыслей. Дом – единственное, что осталось от Роджера.

Но, строго говоря, это не совсем правда. После него остались все эти книги и статьи, в которых его голос, со всей его страстностью и рассудительностью, продолжал звучать на каждой странице. Дом был детищем Роджера – он собственноручно переделал его. Дважды. Я скользила рукой по перилам лестницы на второй этаж и слышала рассказ Роджера о том, как полностью сломались прежние во время одной буйной вечеринки, и тогда их приклеили на место клейкой лентой, так что, когда он и Джоан купили дом, эти перила представляли больше опасности, чем защиты. Им пришлось долго искать мастера, который бы смог в точности повторить оригинал, и они потратили на него кучу денег. Так много, что в Роджере проснулась бережливость, и он настоял на самостоятельной установке. «Мне очень повезло, – говорил он, – отец оставил после себя кладезь нецензурщины, и мне, наконец, представился случай добраться до самого его дна к тому времени, как работа была закончена». С моим ремонтом было проще, поскольку он был, по большей части, косметическим, и все же я много чего услышала от Роджера, когда просила его и его помощников-аспирантов передвинуть диван от одной стены к другой. Роджер был частью дома, и я бы совсем не удивилась, если бы услышала его шаги за стенкой.

– А ты?..

– Видела ли я Роджера? Нет, больше никогда. Было время, когда я этого очень боялась. Сидела в библиотеке, и внезапно меня переполняла уверенность – не в том, что Роджер наблюдает за мной или ждет за дверью, а в том, что он обязательно появится, вернется, чтобы отплатить мне за то, что я с ним сделала, и его возвращение – это только вопрос времени. В такие моменты придуманный счастливый конец разлетался как парашютики одуванчика. Если бы я тогда не брала себя в руки, не начинала убеждать себя, что Роджер никогда не вернется из места, в которое он ушел, и что его уход был единственным выходом из порожденной им же обстановки, – если бы я этого не сделала, то утонула бы в страхе и чувстве вины, не смогла бы читать или даже смотреть телевизор, и печаль и горечь накрыли бы меня с головой.

Тем долгим летом проблема одиночества решилась частыми вылазками из дома. Я начала связываться с друзьями, с которыми не общалась с выпуска и даже со школы – спасибо, господи, за Интернет. Они были рады возобновить общение и, когда слышали краткий пересказ судьбы Роджера, приглашали меня в гости. Большая часть обосновалась на северо-востоке, а одна из подруг переехала в Монтану, но пригласила меня в Биллингс, и я проехала шесть с половиной тысяч километров туда и обратно. А еще слетала к матери и ее новому бойфренду-сожителю, и все было не так плохо. Не пойми меня неправильно: он полный придурок, но все-таки меньший придурок, чем я ожидала. После того, как муж исчез из моей жизни, отношения с мамой наладились. Чтобы не затягивать, просто скажу, что не собираюсь снова их навещать в ближайшее время.

– А что насчет последней версии?

– К ней я и веду. Когда начался осенний семестр, концовка, которая казалась мне самой что ни на есть убедительной версией, теперь казалась заблуждением. Я больше разочаровалась, чем расстроилась от этого осознания. Приятно было представлять Роджера в лучшем свете. После того как отказалась от этой концовки, я гадала, а так ли важно мне знать о его дальнейшей судьбе? С практической точки зрения – нет. Он ушел навсегда, и больше не собирался возвращаться, ни вживую, ни, если отбросить мои страхи, в виде призрака. Важно было то, что он встретился с Тедом.