Рассказ генерала Лебедева-.

— Немцы в трех километрах от нас. Что делать? Оставить боезапас врагу нельзя. Взорвешь до времени, значит, Балтийский флот — опору Ленинграда — лишишь снарядов. Катастрофа! Вот и сидишь на проводе и соображаешь… Приказал заложить подрывные заряды. (Немцы уже в двух километрах!) Заложить шнуры. (В полутора километрах!) За такую ночь можно поседеть… Жду У аппарата. Звонок: «Отогнали немцев на три километра». Ух! Отлегло от сердца… Так боезапас и сохранили.

Как всегда, трудно уезжать из Ленинграда. С.К. снаряжает меня в дорогу…

Ночью. «Несколько часов тому назад освобожден Севастополь!» Нет слов…

10 мая 1944 года.

С утра в ПУ. Договорился о срочном вызове в случае начала наступления на Карельском перешейке… Последние сборы. Прощание… Отъезд в Москву.

5 июня 1944 года.

С 11 мая не вел записей (лишь схематический календарик). С.К. приехала на неделю в Москву.

К 7 вечера за нами заехал адмирал флота И. С. Исаков.

Встретились очень дружно, старая симпатия, еще со времен 1925 года, академических дискуссий, первых маневров Балтфлота.

Поехали с женами в Переделкино на дачу Ивана Степановича. В пути краткий разговор.

Иван Степанович:

— Место в речи Идена[181] о подозрениях я рассматриваю как относящееся, между прочим, к затишью на советско-германском фронте. Англичане обеспокоены временным прекращением активных операций Красной Армии. Их тревожит необходимость вторжения — в момент, когда русские могут оказаться наблюдателями. Но я убежден, что мы не будем «наблюдателями». И в политическом и в стратегическом отношении важно наступать одновременно и с востока, хотя бы для того, чтобы решающая победа в Европе не была приписана англосаксам.

Взятие Рима — успех крупный, в первую очередь политический. Имеет значение и тот факт, что у союзников будет крепнуть уверенность в возможности побед в поле. Они не излечились пока от страха перед немецкой армией… Они долго откладывали решающие] операции. Мы же помним фразу об «осенних листьях»… Однако теперь дело идет к настоящему вторжению. Договоры Англии с Норвегией, Бельгией и Голландией — это векселя!

На даче у Ивана Степановича просто, уютно… Но он не упивается ни дачей, ни природой. Он чувствует себя хорошо лишь за письменным столом. Сейчас ведает вмузами[182], особенно Военно-морской академией, в которой опекает оперативный курс; научными изданиями, «Морским сборником»; работает в комиссии по подготовке условий перемирия.

Обедали на балконе…

Исаков говорил о том, что в данное время война, в общем, вырешена почти математически. Германия идет к поражению неотвратимо… Надежды Гитлера смутны, эфемерны, но формы поражения Германии пока предугадать трудно: военный переворот, капитуляция деловых кругов, сдача?

…Заговорили о флоте.

Исаков:

— В 1941 — 1942-м моряки героически защищали Либаву, Таллин, Одессу, Севастополь! Народ и армия полюбили моряков. Ныне другая обстановка: огромные потери в тоннаже у обеих воюющих сторон; моря плотно минированы с самолетов, подлодками, минными заградителями и т. д. До тех пор, пока не протралят подходы, мы не сможем свободно входить с моря в Одессу, Феодосию и др. порты; не сможем непосредственно с моря помогать армии. Таким образом, флот сейчас «тащится», отстает от темпа продвижения фронтов. А армия ждет от нас не только снабжения, но и смелых рейдов, набегов на фланги противника. Пока не будут очищены от мин главные фарватеры — это неосуществимо и, к сожалению, может сказаться на оценке действий флота со стороны тех, кто не знает положения с минной обстановкой. А героическая, трудная работа тральщиков остается малозаметной.

6 июня 1944 года.

Из обстановки. Явная подготовка второго фронта; королевские смотры, пресса и т. д. Видимо, нужен месяц для создания плацдармов во Франции и др. и месяц на подготовку решительных ударов с этих плацдармов…

Когда пишу эти строки, звонок из Славянского комитета: «Товарищ Вишневский, открыт второй фронт! Большие десанты в районах Гавра и Шербура и воздушный десант в районе Орлеана…»

Ну, началось! Это «ва-банк» Черчилля и Рузвельта…

13 июня 1944 года.

Я был так взят Москвой, что вести дневник не мог.

Оставил в Москве, у себя в рабочем кабинете, все двадцать четыре книги своего дневника (с июня 1941 года). Начинаю двадцать пятую.

Несколько заметок о Москве, о проведенном там месяце (с часу дня 11 мая до 5 часов дня 12 июня 1944 года).

Жил дома, — это несколько помогало восстановить привычные ассоциации, ощущения.

Глубоко в свои архивы, библиотеку не залезал — все равно за месяц ничего не сделаешь. Проверил только рукописи «Войны».

Квартира в значительной степени восстановлена. Еще осталось застеклить ряд окон, перекрасить комнаты, выкрашенные в 1943 году чужими людьми, без нашего ведома, случайно, грубо, безвкусно… И все будет на приличном довоенном уровне.

Дом свой я люблю, — ощущение некой «гавани»… Ни к одной из прежних квартир не было у меня такого чувства. Возможно, что это имеет свои веские психологические основания.

Месяц в Москве был напряженный, нервный. Раздумья о войне, о втором фронте, о ближайших моих работах, о личной жизни, об общественных интересах, об эволюции людей, вызванной войной…

Я бывал в «Правде», в ССП, в наркомате, был в различных слоях общества, видел многих: от наркомов до рабочих, от писателей — до партизан ордена Ленина бригады (из-под Киева).

Я беседовал с генерал-полковником Городовиковым, адмиралом флота Исаковым, с помкомандарма сталинградской 8-й гвардейской армии — Вайнрубом (молодой танкист, генерал), с Папаниным (он поседел, но бодр, «тянет»), с А. А. Игнатьевым