— Смотрите-ка! — воскликнул Кремень, показывая пальцем. — Под христограммой вход в пещеру! Вперёд, доктор!

— Да что же это!.. Почему я всегда должна идти первой? — возмутилась я, испытывая определённые опасения.

— Вы храбрая женщина, — с улыбкой добавил он, подбадривая меня.

— Что-то я в этом не уверена, капитан.

Но я послушалась и зашагала вперёд, зная, что за этим входом нас ждёт настоящее испытание ставрофилахов. Осторожно ступая (я шла босиком), я начала обдумывать, как решил бы задачку с колодцем Данте Алигьери. Такой серьёзный, такой строгий человек, как он, такой благопристойный, после десятого погружения в эту отвратительнейшую воду, наверное, вышел бы из себя. Кто-нибудь когда-нибудь представлял себе плавающего Данте? Такие действия, кажется, совсем не увязываются с его имиджем, и тем не менее в том, что он это сделал, не было ни малейшего сомнения.

Нам пришлось пройти совсем небольшую часть пещеры, не больше двухсот — трёхсот метров, но все пять моих чувств в это время были максимально обострены, так как нельзя доверять тем, кто зажигает десятки факелов и уходит, не попрощавшись. По хранителям предыдущих испытаний я уже с лихвой поняла, что ни одному из них нельзя доверять.

Наконец в конце туннеля мы заметили свет. Когда мы подошли к нему, то увидели огромное круглое пространство, нечто вроде римского цирка, покрытого каменным куполом, вздымавшимся над нашими головами на большую высоту. В точном центре этого круга на четырёх красивых белых львах в натуральную величину, которые, несмотря на свой грозный вид, казалось, просто умоляли нас подойти и осмотреть их груз, возвышался одинокий порфировый саркофаг, красный, как кровь, и способный вместить целую семью.

— Ну и местечко! — пробормотал Фараг, и за его словами последовал оглушающий грохот, от которого мы в ужасе резко повернулись на сто восемьдесят градусов. С высоты, загородив проход в пещеру, рухнула железная решётка.

— Вот так пришли! — возмущённо воскликнула я. — Что за дикие люди!

— Хватит причитать, доктор, лучше сосредоточьтесь на том, что нам нужно сделать.

Я бессознательно взглянула на Фарага в поисках его поддержки, и вдруг скрывавшее мои чувства покрывало спало, и нахлынувший поток эмоций ударил меня словно током. Волосы у профессора Босвелла прилипли к лицу, борода намокла, а глаза запали, и вокруг них залегли обеспокоившие меня чёрные круги. И всё-таки мне он показался очень красивым и настолько родным, будто я любила его всю жизнь, будто всегда была рядом с ним, держась за его руку, прижимаясь к его телу, сливаясь с ним. Я с головы до ног содрогнулась от необъяснимого потрясения. Почему некоторые умозрительные образы обладают могуществом сотрясать землю? Я никогда не испытывала ничего подобного, и больше всего меня удивляли постоянные колебания температуры, которую, в зависимости от мыслей, ощущало моё тело. «Так это продолжаться не может», — мелькнуло у меня в голове, и я с беспокойством подумала, не дошла ли я до такой крайности, что спутала амбиции с призванием, что называла отдачей и любовью то, что было всего лишь работой и образом жизни. В глубине души я знала, что это было бы лучшим вариантом, потому что лишь эта ошибка сможет оправдать в моём сознании то, что я чувствовала по отношению к этому красивому и умному мужчине, и в то же время послужить оправданием моему уходу из религиозной жизни… Да что же это! О чём это я думаю? Разве я не видела, как он целый день заигрывал с Дорией Шьярра? Я последний раз презрительно взглянула на него и повернулась к нему спиной как раз тогда, когда он начал мне улыбаться, так что он или подумал, что я сошла с ума, или решил, что ему всё привиделось. С острой болью в сердце, сгорая на медленном огне, я подошла к саркофагу, и Кремень последовал за мной. Как будто мне не хватает моей семьи и наших приключений, я ищу новые проблемы на свою голову. Неужели я не могу подарить себе немного покоя?

Вокруг выложенного на полу залы мраморного круга на уровне с ним находилось двенадцать странных полукруглых удлинённых отверстий. Если бы мы не имели дело с христианской сектой ставрофилахов, я готова была бы поклясться, что это зловещие ботросы, жертвенные ямы, в которые лились возлияния в честь умерших и где обезглавливали приносимые подземным богам жертвы. Они были не очень большими и скорее походили на норы мелких тварей, равномерно и аккуратно расположенные по кругу, а над их сводом находились странные рельефы, которым я в первый момент не придала особого значения. Между ними горели закреплённые в железных кольцах факелы.

Великолепные львы, поддерживавшие гигантский саркофаг, были высечены из белого мрамора. По мере того как я подходила к гробнице, моё изумление нарастало, так как на её боковых сторонах красовались прекрасные горельефы с невероятными сценами, а все украшения и инкрустации на ней были из чистого золота, включая два кольца толщиной с мой кулак, которые, по меньшей мере теоретически, должны были служить для переноски этой громадины. Из этого драгоценного металла были также когти львов, их глаза и зубы, карнизы на крышке и орнамент в форме лавровых листьев, обрамлявший резьбу по порфиру. Вне всякого сомнения, этот саркофаг был достоен короля, и когда я подошла поближе (крышка или плита оказалась выше уровня моей головы), рассмотрев изображённую на одной из стенок сцену, я убедилась в своих предположениях: рельеф был разделён на две части, в нижней из них виднелась толпа, в мольбе вздымающая руки к выделенной центральной фигуре в византийских императорских одеждах. Эта фигура раздавала пригоршни монет и находилась в окружении важных придворных и высокопоставленных сановников.

Я обошла саркофаг кругом, чтобы оказаться в его ногах, и увидела рельефный медальон с той же фигурой императора на коне, в сопровождении двух намного меньших фигур, несущих короны, пальмы и щиты. Всё ещё не веря своим глазам, заметила, что вокруг головы этого императора был нимб святого и что на щитах была вырезана монограмма Константина. Не в силах поверить в появившуюся у меня в голове абсурдную идею, я продолжила обход и очутилась перед другим боковым рельефом. Высеченная на нём картина изображала восседающего на троне Христа Пантократора, перед которым этот монарх склонялся в проскинесисе, то есть в традиционной для поклонения византийским императорам позе, когда проситель становится на колени и касается лбом пола, вытягивая руки в жесте мольбы. Вокруг головы фигуры снова был нимб, и черты лица были такие же, как в двух предыдущих сценах, так что было ясно, что речь идёт об одном и том же императоре и что именно его останки находятся в этой каменной гробнице.

— Чёрт возьми, невероятно! — послышался в этот момент у меня за спиной голос Фарага, потом он присвистнул. — Оттавия, спорим, ты не знаешь, кто этот старый крылатый Геркулес с сердитым лицом?

— О чём ты, Фараг? — недовольно ответила я, поворачиваясь к нему. Над отверстием одного из ботросов старательно раздувал щёки и дул упомянутый Фарагом Геркулес, державший в руках молодую девушку.

— Это Борей! Не узнаёшь? Воплощение холодного северного ветра. Смотри, как он дует в раковину, а волосы ему покрывает снег.

— Почему ты так в этом уверен? — упрекнула я его, подходя поближе, но получила ответ, прочтя находящуюся под фигурой надпись: «Βορεας». — Ладно, не отвечай, уже знаю.