— После этого он успокоился?

— Да. — Кристиан почесал переносицу. — Мы с Яном еще понаблюдали за ним некоторое время. Но все было спокойно. Он заснул мертвецким сном.

— А потом?

— Потом я поднялся наверх, в свою комнату.

— Ее окно выходит в сад?

— Нет. Комната на противоположной стороне. — Кристиан указал на дверь рядом с кабинетом Даша.

— И, естественно, не покидали ее до самого утра? Как и все остальные?

— Почему же… Я взял полотенце и отправился в ванную. А когда выходил… — тут Кристиан вздохнул, как бы раздумывая, стоит ли делиться информацией с красным покемоном, — то заметил Тео. Он вышел из своей комнаты и направился к лестнице…

— Я тоже видела Тео, — неожиданно поддержала англичанина Анн-Софи. — Я как раз устроилась в спальнике и собиралась прочесть пару страниц из Эльфриды Елинек… Я всегда вожу с собой одну из ее книг…

— Какую именно? — неожиданно спросил Йен.

— Э-э-э… «Перед закрытой дверью»… Если это о чем-то вам говорит.

— Ни о чем, но звучит символично…

— Не столько символично, сколько усыпляюще. Елинек действует на меня усыпляюще, почище любого снотворного.

— Вы спали здесь, у окна?

— Да.

— Насколько я понял, в этом доме можно было расположиться с гораздо большим комфортом, а не мучиться в спальниках.

— Привычка. Такая же давняя, как читать Елинек на сон грядущий.

— Не темновато было читать? Или здесь горел свет?

— Нет. Освещена была только лестница. Но для ночных книжно-терапевтических целей у меня имеется фонарик.

— Вы прямо бойскаут, леди!.. Ну да бог с ним, с фонариком. Итак, вы увидели Тео…

— Да. Он вышел из своей комнаты и направился к лестнице.

Все то время, пока раскручивалась полуабсурдистская тема с Елинек, Тео вздыхал, покашливал и промокал носовым платком вспотевшее лицо. А при упоминании лестницы сунул руку в карман, достал небольшой прямоугольный блистер с таблетками, надавил на него пальцами и демонстративно положил одну темно-рубиновую горошину себе под язык.

— Сердце? — участливо спросил Йен.

— Иногда пошаливает.

— Значит, вы спускались вниз, прежде чем полакомиться снотворным?

— Э-э… Я забыл пиджак в нижней гостиной.

— А зачем вам понадобился пиджак, если вы собирались лечь спать?

— В том-то и дело… Я думал, это несущественная деталь, потому и не упомянул…

— Когда речь идет об убийстве, несущественных деталей нет.

— Я понимаю. Но в пиджаке как раз они и лежали, таблетки.

— Эти?

— И эти тоже. Но я шел за снотворным.

— Вы всегда носите снотворное в кармане пиджака? Зачем?

— Ну что вы!.. Не всегда. Очень редко. Просто так получилось…

— И как долго вы пробыли в нижней гостиной?

— Какое-то время. Недолгое. Пока не нашелся пиджак.

— Вы не помнили, где оставили его?

— Почему же… Какой-то шутник водрузил его на одну из скульптур, я сразу его увидел. А потом вернулся к себе.

— И вы ни с кем не столкнулись внизу, в гостиной?

— Нет.

— А вы? — Йен снова обратился к Анн-Софи: — Вы можете засвидетельствовать возвращение писателя?

— Увы. — Анн-Софи пожала плечами. — К тому времени, как он вернулся, я, очевидно, уже спала…

— Судя по всему, — Йен обвел взглядом присутствующих, — после трех дом погрузился в сон. Все благополучно и очень крепко заснули.

И никак не хотели просыпаться утром, неожиданно подумала Дарлинг. Никто не желает оказаться тем последним, кто видел Даша живой. Впрочем, и так ясно, что последним ее видел убийца. Что там сказал тип в футболке и смешных штанах? Убийца находится здесь, в гостиной, и это один из тех, кто был влюблен в Даша. Состоял с ней в дружеских отношениях, посвящал ей книги, предлагал помыть посуду после вечеринки; был настолько великодушен, что решился отдать ее сыну свой саксофон. Чувства этих людей безупречны, они не подлежат сомнению; убить Даша — все равно что убить божество, которому поклонялся много лет. Чтобы затем с легким сердцем избрать себе совсем другую религию или вовсе отказаться от нее.

— Ну хорошо, — подытожил Йен. — В нюансах мы разберемся позднее. А сейчас перейдем к сегодняшнему утру. Это ведь вы нашли тело?

Вот он и пришел, ее — Дарлингов — черед.

— Можно сказать, что так.

— С вас и начнем. А всем остальным я рекомендую вернуться в свои комнаты. И постараться не покидать их до моего распоряжения.

— Вот как? Мы под арестом? — рассеянно поинтересовалась Анн-Софи.

— Пока еще нет. Но советую вам вспомнить вчерашнюю ночь в мельчайших подробностях и самых незначительных деталях. И если кому-нибудь придет счастливая мысль облегчить свою душу признанием, я не буду возражать.

— А если я захочу покинуть дом?

— Я буду рассматривать это как бегство с места преступления. Как обстоятельство, которое косвенно указывает на виновность. Или на соучастие в убийстве.

— Я могу связаться с адвокатом?

— Конечно. Вы даже можете пригласить его сюда, если по счастливой случайности у него оказались дела в этой дыре. Это касается всех.

По растерянным физиономиям присутствующих сразу стало понятно: никто из них не думал об адвокате, до того как мысль о нем была озвучена Анн-Софи. Они все еще никак не могут примириться с тем, что произошедшее в этом доме изменило их жизнь бесповоротно. Что последствия могут быть самыми непредсказуемыми, чтобы не сказать — ужасающими. Быть обвиненным в убийстве или хотя бы заподозренным в причастности к нему — испытание, которое выдержит не всякий. Быть обвиненным в чужой, незнакомой и малопонятной стране — еще большее испытание, превращающее и без того неприятную ситуацию в форменный кошмар.

— …Я хочу уехать отсюда! — неожиданно выпалила Магда.

— Сейчас это невозможно, дорогая.

В голосе непреклонной и ни на секунду не потерявшей самообладания Анн-Софи слышится едва ли не нежность, во всяком случае, он звучит обнадеживающе. На него можно опереться, как на стену, и даже прикрыть глаза. Но не окажется ли эта стена холодной и склизкой, затянутой плесенью и облюбованной мелкими неприятными насекомыми?..

— Я просто хочу уехать. Этот дом сводит меня с ума…

— Вы могли бы сделать это вчера. Или позавчера, если бы хотели. — В противовес голосу Анн-Софи голос Яна холоден и безжалостен. — Но теперь слишком поздно. Вам придется остаться вместе со всеми.