* * *

Париж, 1793 год.

— Конечно, ваше ремесло не может не вызвать некоторых… скажем, подозрений, — в который раз говорил худощавый мужчина без парика в строгом костюме — было сразу заметно, что он относится к идее добродетельной бедности если и не с энтузиазмом, то, по крайней мере, очень серьезно.

Отпираться было совершенно бессмысленно. Худощавый посетитель, назвавшийся представителем какого-то комитета (Изабелла так и не запомнила, какого именно), назвал имена нескольких клиенток гадалки, сообщил, через кого именно они связывались с ней, помянул даже гражданку Люшар. Изабелла не знала, кому молиться, чтобы он не знал о том, как к ней заходила будущая убийца «друга народа». Но, кажется, он о том и не ведал — иначе их беседа могла стать очень короткой: «Именем республики вы арестованы, следуйте за мной…» А дальше все очень просто — суд революционного трибунала, который знает только один приговор.

Сердце Изабеллы замерло, когда посетитель стал называть фамилии, имена, кажется, он отлично знал даже содержание предсказаний гадалки Изабо.

— Как вы понимаете, все это очень подозрительно — особенно в нынешние времена, — веско заявил он. — Но мы вовсе не требуем прекращения ваших… гм… занятий. Ведь это — единственное, чем вы зарабатываете на жизнь, не правда ли?

— Это верно, — Изабелла нашла в себе силы кивнуть.

— Под указы о спекуляции вы тоже не подпадаете, — успокоил ее посетитель. — Так что я рекомендовал бы вам продолжать занятия вашим ремеслом. Если вам нужно разрешение комитета — негласное, разумеется, — оно будет вам дано, гражданка.

Изабелла еще не поняла, к чему он говорит все это. Вообще-то, разрешений у нее никто и никогда не требовал — по крайней мере, до сегодняшнего дня.

— Но есть одно небольшое обстоятельство, — по губам представителя комитета пробежала хитрая улыбка. — Вы должны будете сообщать нам то, что придется услышать. Как мы понимаем, к вам заходят и те, кого мы именуем врагами народа — не только добродетельные граждане, которые клюют на ваш обман…

Она сделала протестующий жест рукой, — впрочем, совершенно незамеченный посетителем.

— Так вот, вам следовало бы сообщать о том, что вы услышите помимо просьб вернуть мужа или навести порчу на соседку. Такие вещи, как вы, гражданка, должны понимать, нас совершенно не касаются. Но людям свойственно говорить и иные вещи. Надеюсь, мне не придется долго объяснять, что я имею в виду?

Изабелла прекрасно понимала, о чем говорит посетитель, но решила, что будет до последней возможности притворяться безмозглой дурочкой, которая совершенно не может понять, о чем идет речь.

— И что же вас интересует? — с улыбкой спросила она.

Лицо худощавого служителя республики заметно помрачнело.

— Вы прекрасно знаете это! — укоризненно сказал он. — Но я могу и напомнить. Насколько нам стало известно, летом первого года республики к вам пожаловала одна посетительница… Будет опрометчиво назвать ее гражданкой. Я не слишком хорошо могу представить, о чем именно вы с ней говорили — но тем хуже для вас. Конечно, она могла спросить вас только о собственной судьбе. Но ведь ваша беседа могла пойти и иначе. И тогда… вы можете отдать себе отчет, кем бы вы стали тогда? — он склонился к ней и почти прошептал:

— Соучастницей… Соучастницей самого злодейского преступления против республики!

Изабелла невольно вздрогнула. Значит, они знают и об этом! Спасения нет!

К счастью, посетитель истолковал испуг гадалки по-своему — как готовность сотрудничать.

— Но республика милосердна, она не карает невиновных, — он слегка улыбнулся. — Если бы за вами была серьезная вина, гражданка, то мы, возможно, и говорили бы — но не здесь. Мы же всего-навсего просим, — нет, скорее, требуем, ибо это долг любого добродетельного гражданина, — мы требуем помощи нам. Только и всего, республика окружена всевозможными заговорами, и вы не можете об этом не знать. И не можете оставаться в этот час равнодушной. То, о чем я говорю — это ваш долг.

— Но я и правда ничего особенного не слышу от своих посетителей, — попробовала она защититься, но эта защита получилась совсем уж неубедительной.

— Как вам будет угодно, гражданка! Вы можете сообщать мне или моему помощнику обо всем, что вам довелось услышать. Мы уж как-нибудь сможем разобраться. Но нам важно ваше согласие…

Насколько оно важно, Изабелла знала и без его пояснений. Сейчас не было даже тайны исповеди — любой священник, который не донес бы на врагов народа, оказался бы на эшафоте с теми самыми врагами.

— Итак, — повторил посетитель. — Вы готовы послужить республике?

Ответить на этот вопрос как-то иначе, чем «да» означало добровольно подставить свою шею под нож. Вот тогда они наверняка вспомнят и летний визит, и все, что за ним последовало…

— Готова, — произнесла Изабелла. — Но нужна ли будет республике та служба, о которой говорите вы?

— Нужна. Я уверен в этом, — убежденно сказал представитель комитета.

— Вы разрешите, я подумаю? — спросила она.

— Можете и подумать. Но я бы советовал… очень советовал вам надумать слово «да», — хищно усмехнулся посетитель. — Это избавит вас от многих проблем и неприятностей. Хотя, — он улыбнулся, кажется, представителя комитета пробило на откровенность, — думать добродетельным гражданам, как я полагаю, не надо. Им надо подчиняться, все уже придумано. Так что желаю вам ответить «да».

Он встал, отвесил легкий поклон, — и вышел, затворив за собой дверь. Изабелла осталась в раздумьях, невзирая на только что полученный «добрый совет», — или, все же, приказ.

Все менялось едва ли не каждую неделю. Кажется, еще вчера гильотина была в новинку, а короля считали последним казненным преступником в республике. Горячие головы требовали вообще упразднить смертную казнь.

Не тут-то было! после убийства «друга народа» и раскрытия заговоров — реальных и мнимых — кровь полилась сперва ручьями, а затем и рекой. И едва ли не каждую неделю выходили новые декреты революции, касавшиеся преступников и подозрительных лиц.

То, что старая аристократия была поголовно объявлена преступной, оказалось вполне понятным — но это Изабеллы не касалось, во всяком случае, напрямую. Потом на гильотину последовали спекулянты и те, кого считали агентами враждебных держав. А после издавались новые декреты о подозрительных личностях. Таковыми можно было посчитать кого угодно. Например, тех, кто не произносит патриотических речей, распускает пораженческие слухи, те, кто произносит высказывания, направленные против равенства, братства и свободы, против единства и неделимости республики. Одинаково подозрительными считали и тех, кто произносит патриотические речи, но неискренне, затаив в сердце ненависть к республике и революции. И любое неосторожно сказанное слово могло привести на эшафот. И приводило…

Изабо подошла к зеркалу, удивившись собственной бледности. Кажется, еще вчера ничего подобного с нею не творилось, теперь же, после беседы с представителем комитета, она выглядела так, будто не спала три ночи — никак не меньше.