– Что ты тут делаешь? – спросил я его.

– Да видишь, любезный Муравьев, – отвечал он встревоженным голосом, и опять стал кричать «ура!», и ободрять всадников разъезжавшихся на звук трубы по своим местам.

«И мы пахали!» – подумал я. Случай хотел, чтобы несчастная пуля, вылетевшая из ружья одного раненого, задела немца Габбе (адъютанта Толя) в ногу, и все провозглашали его подвиг.

Вся колонна, из 6000 состоящая, была истреблена. Едва ли когда были примеры такой удачной атаки против пехоты. Сим побоищем кончилось сражение под Фер-Шампенуазом, в котором не могло быть распоряжения главнокомандующего, потому что каждый полк особенно действовал и уничтожал часть, которая ему попадалась. У нас не было ни позиции, ни линий, ни батарей, а дрались на походе отрядами на обширных равнинах.

Великий князь с Конной гвардией ходил влево за другой колонной, атаковал ее, истребил и взял орудия одним эскадроном из среды превосходных сил неприятельских. Так рассказывали.

Дело под Фер-Шампенуазом уподоблялось травле. Оно почти во все время происходило на рысях, так что к вечеру мы отошли большой переход, и пехота, которая не участвовала в сражении, далеко отстала.

Последнюю колонну, которую мы истребили, преследовали и атаковали с самого утра, но она все отбивалась. Я видел Шварценберга между скачущими нашими эскадронами и неприятелем в сильном огне; он был один и ободрял наших солдат. Шварценберг лично был храбр, но говорили, что он ограниченных способностей и не был решителен.

Сражение под Фер-Шампенуазом соединило нас с Блюхером, который прискакал со своею конницей из Шалона. Потеря наша была незначительна, неприятель же мог иметь до 10 000 человек урона.

После последней атаки стало смеркаться, и Депрерадович расположился с полком на бивуаках подле пораженной неприятельской пехоты.

Депрерадович похвалил меня, хотя я не более других сделал, и хотел представить меня к награждению. Когда мы были в Париже, он сказывал мне, что я был им представлен, но что, к сожалению его, ничего не вышло; не знаю, правду ли он говорил или нет, только за Фер-Шампенуазское сражение я получил по представлению великого князя Анненский крест 2-й степени на шею.

Мы не знали, где находился великий князь и где остановилась главная квартира. Депрерадович послал меня отыскивать их, но так как мне должно было остаться у Его Высочества, то он послал со мной двух ординарцев, чтобы дать ему известие. Ночь была темная; я поехал дорогой, по которой тянулись раненые французы, и приехал в то селение, в котором расположилась главная квартира. Я зашел на квартиру к Щербинину-старшему, где находился раненный в ногу Габбе (sic); но в главной квартире не встречается того гостеприимства, которое в войсках бывает. Меня ничем не приветствовали, и я выехал голодный от старых товарищей своих и поехал далее. Отъехав версты три, я случайно попал в селение, в котором находился великий князь. Я донес Куруте о том, что видел; но он уже обо всем знал, как и о моем участии в сражении. Отыскав Даненберга, я рассказывал ему, сидя у огня, о случившемся в сей день. В этой деревне был небольшой пруд, в котором лежали трупы французских солдат и лошадей; но мы пили из него воду за неимением другой.

На следующий день меня послали вперед через город Сезан (Sezanne) для занятия лагерного места на ночлег. Мне должно было ехать через то селение, около которого стоял Кавалергардский полк. В то время как я тут проезжал, офицеры хоронили Шепелева; я проводил похороны. Зрелище было трогательное, потому что Шепелева любили в полку. Генерал обнял покойника, которого на бурке опустили в могилу, при отдании последней чести на трубах и залпами из пистолетов.

Проехав Сезан, я искал на полях Гартинга, который должен был показать мне лагерное место, но не нашел его. Я увидел двух французских солдат, выходивших из леса; они остались после поражения под Фер-Шампенуазом; один из них имел дубину в руках. Я поскакал к ним, и как я был в белой шинели и треугольной шляпе без султана, они приняли меня было за французского офицера. Один из них сидел на лошади верхом; он тотчас стал извиняться передо мной, говоря, что он не украл этой лошади, а нашел ее в поле. Намереваясь схватить их, я его побранил и приказал ему слезть; лошадь его убежала, у другого же я потребовал дубину. Когда они все сделали, что мне надобно было, то я объявил им, что они военнопленные и повел их к большой дороге. В то время проходила тут баварская артиллерийская рота. Сдав их капитану той роты, я дождался полков, с которыми продолжал переход.

Курута, в сущности, был суетливый хлопотун и всегда посылал нас занимать лагерь, тогда как еще никому неизвестно было, куда назначался поход и где будет ночлег. То самое и здесь случилось. Впереди нас продолжались еще небольшие перестрелки с остатками корпуса Мармона, и мы расположились лагерем там, где нас ночь застала.

Не помню, сколько мы сделали переходов от этого ночлега до Парижа, но кажется мне, что мы не более как через два или через три дня прибыли к столице Франции.[190]Под городом Мо (Meaux) собрались все наши силы. Французы взорвали ночью каменный мост в сем городе. Наш гвардейский корпус был тогда расположен верстах в шестнадцати от этого места. Взрыв был так силен, что от него встревожился у нас весь лагерь. Говорили, что среди нашего лагеря разорвало неприятельскую гранату. Егеря послали стрелков в лес, но ничего не нашли. Кирасиры стали трубить и верхом садиться. Депрерадович, дивизионный командир их, спал в палатке. Он засуетился, повалил на себя палатку, не мог выпутаться из-под нее и продолжал биться под пеленами, пока все не утихло.

Мы прошли Мо и прибыли в Кле (Clayes), небольшой городок верстах в тридцати от Парижа. Великий князь остановился во дворце, который там находился. На другой день нам следовало быть под Парижем. Курута так потерялся, что с вечера приказал Даненбергу и мне отправиться до рассвета в главную квартиру, которая впереди ночевала, чтобы получить лагерное место от Дибича, и как можно чаще выезжать навстречу полкам. Мы посмеялись такому нелепому приказанию, однако надобно было ехать. Куруте хотелось только узнать, что будет делаться.

Как мы рано ни встали, чтобы ехать, но опоздали: великий князь и Курута уже уехали. Мы этого не знали, ехали с раскуренными трубками вперед, разговаривая, как вдруг услышали перед собой хриплый кашель Куруты и увидели в темноте белого коня его (Мальчика), на котором он ехал. Мы взяли вправо, обскакали его, полагая, что все сделали, и продолжали путь свой покойным образом, как во второй раз остановил нас охриплый голос великого князя, который впереди нас ехал. Мы и его обскакали. Главная квартира еще спала, войска не сбирались. Мы обернулись назад и встретили великого князя, как нам Курута то приказывал. Рассвет застал нас при небольшом постоялом дворе, который назывался Le Point du Jour.

Войска наши стали сбираться и обложили окрестности Парижа, который скрывался от нас высотами Бельвиля и Монмартра. Гвардия и резервы стояли около селения Пантен; Блюхер и Сакен пришли по дороге из Сен-Дени и стали перед Монмартром.