Андреем Углицким на деда нашего, великого государя Ивана умышлял изменные обычаи; такоже и отец твой князь Михайло с в. к. Дмитрием внуком на отца нашего, блаженныя памяти великаго государя Василия, многи пагубныя смерти умышляли, такоже и мати твоея дед Василий и Иван Тучко, многая пакосная и укоризненная словеса деду нашему в. государю Ивану износили; такоже и дед твой Михайло Тучков, на преставление матери нашей, великия царицы Елены, дьяку нашему Елизару Цыплятеву многая надменная словеса изрече, и понеже еси рождение исчадия ехиднаго, посему тако и яд отрыгаеши»{1089}.

Мы видели, что Курбский и подобные ему отъезжики считали проклятые грамоты недействительными как вынужденные; царь же, с своей стороны, утверждает, что отъезжики нарушением записей губят не только свои, но и прародителей своих души. «Како же неусрамишися раба своего Васьки Шибанова, — пишет Иван к Курбскому, — еже бо он благочестие свое соблюде, и пред царем и предо всем народом, при смертных вратех стоя, и ради крестнаго целования тебе не отвержеся, и похваляя и всячески за тя умрети тщашеся. Ты же убо сего благочестия не поревновал еси: единого ради моего слова гневна, не токмо свою едину душу, но и всех прародителей души погубил еси: понеже Божиим изволением, деду нашему, великому государю, Бог их поручил в работу, и они, дав свои души, и до смерти своей служили, и вам, своим детем, приказали служити и деда нашего детем и внучатом»{1090}.

В заключение я должен обратить внимание на те места в письмах царя, где он, по-видимому, сам признается, что при Сильвестре он не имел никакой власти, что все делал Сильвестр с своими сторонниками и, след., можно заключить, что первая блестящая половина его царствования принадлежит не ему, а Сильвестру. Но я уже заметил раз, что оба — и Курбский, и царь — пишут под влиянием страсти, вследствие чего впадают в противоречия; если основная мысль Курбского состоит в том, что. царь должен слушаться советников, то основная мысль Ивана, что подданные должны повиноваться царю, а не стремиться к подчинению царской воли воле собственной; такое стремление есть величайшее из преступлений, и всею тяжестию его Иван хочет обременить Сильвестра и его сторонников, вот почему он приписывает им самое преступное злоупотребление его доверенности, самовольство, самоуправство, говорит, что вместо его они владели царством; тогда как он сам облек их неограниченною своею доверенно-стию; вот эти знаменитые места: «И паче вы растленны, что не токмо повинны хотесте мне быти и послушны, но и мною владеете, и всю власть с меня снясте, и сами государилися, как хотели, а с меня все государство сняли: словом аз бых государь, а делом ни чего не владел»{1091}. Впрочем, эти строки не должно отделять от предыдущих, из которых оказывается, что самовластие, в котором обвиняет царь Сильвестрову партию, являлось только как стремление, вызывавшее противоположное стремление со стороны царя: «Выль растленны, или аз? Что аз хотел вами владети, а вы не хотели под моею властию быти, и аз за то на вас опалялся?»{1092}

В другом месте царь, щеголявший остроумием, ловкостию в словопрении, низлагает Курбского следующею уверткою, не думая, что после можно будет употребить его адвокатскую тонкость против него же самого: «А еже убо речеши, яко ратных ради отлучений, мало зрех рождышия тя, и жены своея, отлучения ради, не познах, и отечество оставлях, но всегда в дальних и окольных градех наших против врагов наших ополчахся, претерпевал еси естественный болезни и ранами учащен еси от варварских рук, в различных бранех, и сокрушенно уже ранами все тело имеешь: — и сия тебе вся сотвориша тогда, егда вы с попом и Алексеем владесте. И аще не годно, почто тако творили есте? Ащеж творили есте, то почто, сами своею властию сотворив, на нас воскладаете?»{1093}

Наконец, третье место, которое можно привести в доказательство, что поход на Казань предпринят не Иваном, что сторонники Сильвестра везли его туда насильно: «Таже, но Божию изволению, со крестоносною хоруговию всего православнаго христианскаго воинства, православнаго ради христианства заступления, нам двигшимся на безбожный язык казанский, и тако неизреченным Божиим милосердием, иже над тем бесерменским языком победу давше, со всем воинством православнаго христианства здраво во свояси возвратихомся: чтоже убо изреку от тебе нарицаемых мученик доброхотство к себе? Тако убо: аки пленника всадив в судно, везяху с малейшими людьми сквозе безбожную и неверную землю: аще небы всемогущая десница Вышняго защитила мое смирение, то всячески живота гонзнул бы»{1094}. Приводя это место, во 1) не должно упускать из виду начальных слов: нам двигшимся, что уже совершенно противоречит невольному везению как пленника; во 2) царь говорит, что это везение как пленника имело место уже на возвратном пути, по взятии Казани, след., не под Казань, а из Казани бояре везли царя, как пленника! Ясно, что Иван жалуется здесь на бояр, которые не берегли его во время дороги чрез неприятельскую землю, что здесь слово пленник вовсе не означает невольного похода, но относится к выражению «безбожная и неверная земля»: «меня везли сквозь неприятельскую землю с малым отрядом, как будто бы я был взять в плен». Сюда же относятся и слова Курбского, который говорит, что когда царь во время казанской осады, видя бегство своих, потерял дух, то в эту решительную минуту бояре велели поставить христианскую хоругвь у городских ворот, «и самого царя, хотяща и не хотяща, за бразды коня взяв, близь хоругви поставиша»{1095}.

Но разве можно верить Курбскому, которого основная мысль состоит в том, что все хорошее сделано советниками царя, а не им самим, разве можно верить Курбскому, который не стыдится обвинять Ивана III в смерти собственного его сына? Кто верит в беспристрастие показаний Курбского, тот не имеет никакого права отвергать показаний царя, а царь вот что говорит: «И егда начало восприяхом, за Божиею помощиею, еже брани на варвары, егда первое посылахом на Казанскую землю воеводу своего, князя Сем[ена] Ив[ановича] Микулинского с товарищи, како вы глаголали? Се яко мы в опале своей их послали, казнить их хотя, а не своего для дела! Ино, се ли храбрость, еже служба ставити в опалу? И тако ли покоряти прегордые царства? Таже, сколько хождения не бывало в Казанскую землю, когда не с понуждением, с хотением ходисте? Но и всегда аки на бедное хождение ходисте! Егда же Бог милосердие свое яви нам